Власть по Марксу: на чем основана российская концепция демократии

Григорий Голосов,
Профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

В интервью немецкому изданию Bild президент России Владимир Путин изложил свое видение демократии. Как оно соотносится с российской политической реальностью?

Марксистская демократия

Корреспондентов популярного немецкого издания Bild интересовали преимущественно актуальные темы: Сирия, Украина, плачевное состояние российской экономики. Однако были в этом интервью моменты, выходящие за рамки политической рутины. В частности, отвечая на вопрос о том, не беспокоит ли его перспектива новой волны «критики в отношении развития демократии, соблюдения прав человека в России», Путин не только дал понять, что совершенно не беспокоит, но и пустился в обстоятельное рассуждение о демократии. Изложенные им представления мало отличаются от тех, которые можно найти в головах большинства российских обывателей. Но именно потому, что Путин — не простой обыватель, а пользующийся огромной властью лидер нашей страны, эти взгляды заслуживают интереса.

В фундаментальном смысле, как выяснилось, его концепция демократии — вполне марксистская (не удивительно, если учесть, в какие времена будущий президент изучал обществознание). Концептуальная основа укладывается в одну фразу президента: «О свободе, как правило, говорят правящие классы для того, чтобы мозги запудрить тем, кем они управляют». Такое видение демократии — слишком куцее, хотя в основе лежит верная мысль. Действительно, демократия (как, впрочем, и любой политический режим, за исключением революционных периодов) служит поддержанию существующего социального устройства, включая сложившуюся модель социального неравенства. При этом демократия (как, опять-таки, любой политический режим) стремится сделать эту модель приемлемой для непривилегированного большинства, и это, в общем, содержательно соответствует простонародной формулировке «запудрить мозги».

Но даже если смотреть на демократию исключительно с точки зрения правящего класса — а Путин, хоть и излагает мысли на простонародном языке, должен смотреть именно так, — то демократия делает кое-что, чего президент не замечает. А именно, она служит единственным механизмом, который позволяет различным группам правящего класса состязаться за власть и чередоваться у власти, не прибегая к насилию. Одна из задач этого механизма состоит в том, чтобы предотвратить ситуацию, в которой власть имущие совершают ошибки, угрожающие привилегиям и благосостоянию правящего класса в целом. Наделал глупостей — уходи. Другие будут, возможно, глупее и ленивее тебя, но зато над ними не будет довлеть груз твоих просчетов. Им будет легче все исправить и идти дальше.

С точки зрения Путина

Главная проблема с таким механизмом состоит в том, что он почти не работает без внешнего по отношению к правящему классу арбитра. Внутри правящего класса всегда есть самый сильный игрок, и это именно тот, у кого власть. Если дело дошло до крайности, то устранить его можно, скажем, путем государственного переворота — если не говорить о более радикальных средствах, — но такие методы чреваты колоссальным риском как для исполнителей, так и для правящего класса в целом, и идут на них крайне неохотно. Гораздо проще переложить бремя обязывающего решения о том, кто останется у власти, а кому пора уходить, на народ, то есть на всю массу граждан, подавляющее большинство которых к правящему классу не принадлежит. В этом и состоит суть либеральной демократии, которую Путин не видит или не называет.

Вместо этого Путин придерживается, так сказать, грамматического понимания демократии как «власти народа». И это, конечно, прекрасное понимание. Но все-таки действующий президент выгодно отличается от одного из советских лидеров тем, что ясно видит непригодность кухарки к делу государственного управления. А без веры в сверхспособности этой самой кухарки фраза о «власти народа» остается абсолютно пустой, не обеспеченной реальными механизмами. Поэтому Путин сразу уточняет, что речь идет не о власти как таковой, а о «влиянии» народа на власть, и поясняет: «77 партий у нас сейчас могут принять участие в парламентских выборах. Мы вернулись к прямым выборам губернаторов».

Вообще-то трудно представить себе политический режим, который совершенно не испытывал бы влияния народа. История показывает, что к народному мнению тщательно прислушивались даже самые тиранические, тоталитарные режимы. Делали это по-своему, например с помощью целой армии стукачей, но не гнушались и более вегетарианских механизмов, вроде референдумов и социологических опросов. Демократия для этого не нужна. Разговаривая с западными собеседниками, Путин козырнул тем, что им будет понятно: отсюда — акцент на «77 партий» и «губернаторские выборы», то есть на институты либеральной демократии, знакомые корреспондентам Bild.

С точки зрения народа

Вопрос лишь в том, действительно ли эти самые партии и выборы служат средствами влияния. До сих пор мы смотрели на демократию с точки зрения правящего класса. Теперь посмотрим с точки зрения народа. Понятно, что для среднестатистического россиянина ни партии, ни выборы ничего не значат. Демократические институты не превращаются в формальность только при условии, что на выборы всерьез выносится вопрос о власти. Ведь это единственный вопрос, по которому народ способен высказаться ясно и обязывающим образом, а тем самым на деле повлиять на власть. Ничего иного народу не может предложить даже самая лучшая демократия. Но современная российская система этого не предлагает.

Смешно даже и говорить о том, сможет ли Путин проиграть президентские выборы, если выставит свою кандидатуру. Мы хорошо знаем, что доля голосов, поданных за «Единую Россию» на следующих думских выборах, будет самой большой, и даже если она будет меньше 60%, то одномандатники помогут сохранить парламент в подконтрольном состоянии. Мы знаем, что действующий губернатор проиграет выборы только тогда, когда Кремль это позволит. Уместны ли в таком случае рассуждения Путина в том же интервью о том, что на выборах в Америке правит доллар? Возможно. Но в России, независимо от избирательной системы и состояния политических финансов, да и вообще вне зависимости от каких бы то ни было институтов, правит президент. И этим все сказано.

Проблема не в том, что во главе страны находится человек, который как-то неправильно трактует демократию. Он не философ. Думаю, если тесно пообщаться с многими мировыми лидерами, особенно в странах БРИКС, то найдутся по-настоящему странные идеи. Но от того, чтобы высказывать такие идеи на публике, политики обычно воздерживаются. И это не случайно, а именно потому, что в реальной жизни демократии — если они остаются демократиями — функционируют по сходным правилам, публичное оспаривание которых не способствует политической карьере. В основе этих правил — идея сменяемости власти. Реальная проблема России состоит в том, что в нашей стране утвердились другие правила, которые к реальной демократии никакого отношения не имеют.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

http://www.rbc.ru/opinions/politics/19/ … 0ee0c79c2c

Мифология величия: как в России воскрешается имперская идея

Александр Рубцов,
руководитель Центра анализа идеологических процессов

Через четверть века после распада СССР страна переживает расцвет государственного и бытового империализма. Это объяснимо: другой непроваленной темы для воздействия на сознание просто не осталось

История современной России началась 25 лет назад, когда в 1991 году от СССР начали откалываться союзные республики. В течение 1991 года они проводили референдумы и объявляли о собственной независимости. В декабре Совет Республик Верховного Совета СССР принял декларацию о прекращении существования СССР в связи с образованием СНГ. Что изменилось в стране за это время — в цикле колонок «25 лет без СССР».

Президентство Владимира Путина с самого начала было заряжено идеологией, и в первых же мемах 2000-х (от «мочить в сортире» до «спасения России от распада») уже проступало нечто обращенное к державным эмоциям. Строить образ сильного лидера проще всего, играя мускулами в борьбе с врагом и спасая страну. Однако истоки сегодняшней истерии державности не только в этом.

С кем граничит Советский Союз

Российская империя была законным детищем эры героических завоеваний и оптимизации географии (выходы к морям, ископаемым и пр.). Держалась она и на штыках, и на цивилизующей миссии. В империю сгоняли, но было и культурное притяжение метрополии.

В СССР к границам относились с историческим фатализмом, вытекающим из представлений о графике воплощения великого проекта. Планировалось вернуть контроль над всей территорией Российской империи, сделав ее плацдармом мировой революции, которая, как известно, границы стирает. Этот проект отчасти объясняет даже такие поздние жесты, как передача Крыма УССР: пока так удобнее администрировать, а для будущего — какая разница? Дух этого нового империализма виден уже в мотивах войны с Польшей 1919–1921 годов. Юзеф Пилсудский был скромен: «Замкнутая в пределах границ времен шестнадцатого века, отрезанная от Черного и Балтийского морей, лишенная земельных и ископаемых богатств Юга и Юго-Востока, Россия могла бы легко перейти в состояние второсортной державы, неспособной серьезно угрожать новообретенной независимости Польши. Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор» (Dziewanowski M.K. Joseph Pilsudski: A European Federalist. 1918–1922. Stanford, 1969).

У Владимира Ленина с Львом Троцким был другой масштаб: советизация Польши, обрушение Версальской системы, подогрев революции в Германии выходом к ее границам, а там и мировой пожар! «Правда» писала 9 мая 1920 года: «На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! К решительным битвам, к громозвучным победам!»

Чем закончился поход Михаила Тухачевского с Семеном Буденным на Варшаву, известно. После Второй мировой советский глобальный проект стал изощреннее и сосредоточился на сборке соцлагеря, национально-освободительных движений, всего прогрессивного человечества. Шутка того времени «С кем граничит Советский Союз? — С кем хочет, с тем и граничит!» в идеологическом и геостратегическом смысле была правдой. Но и этот проект в итоге провалился. Глобальные амбиции надорвали силы СССР и разбазарили территориальное наследие Российской империи, сжав ее до границ нынешней РФ. Есть опасение, что новые опыты «вставания с колен» с навязчивой демонстрацией того, как «с нами считаются», вызовут очередной раунд внешнего давления и внутренней дезинтеграции. Важны не мотивы, а результат, тем более что наши нынешние имперские претензии во многом являются виртуальными и крайне ограниченными в ресурсах.

Новости глобального империализма

Меняется сама природа империй эпохи постмодерна. Географическая близость и сращивание земель здесь мало что значат для влияния в любой его форме. Физическая география не имеет прежнего значения. Зоны «интересов» — уходящие фантомы «геополитического» прошлого. Традиционные «империи рубежей» уступают место империям информационным, валютно-финансовым, технологическим, исследовательским, культурным и т.п. В этом плане аннексии и гибридные войны мало что дают реально, обходятся слишком дорого и рассчитаны, скорее, на психологический эффект, на местные эмоции и инстинкты, к тому же весьма примитивные.

У нагнетания духа державности своя динамика. Распад СССР не сразу стал геополитической катастрофой века. Тогда преобладающим настроением было «хватит кормить»: прогрессивные движения, свою периферию, братские народы и раздутую армию. Проблемы выживания в условиях кризиса мешали думать о глобальном величии.

Новый имперский дух принято считать, во-первых, отчасти наведенным пропагандой, а во-вторых, продуктом постсоветского бессознательного, стремлением компенсировать унижение и обиду. Однако этот комплекс социально-психологически очень неоднороден. Он понятен у военных и милитаризованной дипломатии, но уже для первых лиц это чаще либо компенсация личных проблем «вхождением в историю», либо расчетливая спекуляция на инстинктах масс. Либо смешение одного и другого.

В общем виде державный дух в нашей традиции объясним в том числе с учетом опыта «внутренней колонизации» (Александр Эткинд): централисты и державники считают себя таковыми по отношению ко всему, что находится чуть дальше от их локального центра. Хотя даже фраза персонажа Павла Луспекаева «За державу обидно» не просто так стала культовой. В ней отблеск величия страны, но и верность общему, личное благородство, бескорыстие, почти жертвенность. В «Белом солнце пустыни» эта фраза не столько против унижения империи внешними врагами, сколько против «мзды» и приватной жадности, за верность долгу, кодексу служения. Уже потом в эту фразу вчитали имперский апломб и тот пафос, с каким откормленные патриоты теперь пьют за «нашу» победу «фронтовые сто грамм».

Идея реабилитации державности зрела и готовилась постепенно. Агрессивные выходы на нее проверяли в Сербии, Чечне и Грузии, но официальная идеология в главном долгое время концентрировалась на других темах — модернизации, преодоления технологического отставания, «снятия с иглы». Там был свой драматизм: утверждалось, что, не решив этих проблем, «мы поставим под вопрос само существование страны». И не было лишнего самолюбования, приписывания себе немыслимых заслуг и качеств, особенно ярких на фоне высокомерного отношения к Штатам, ЕС и их якобы сателлитам. С точки зрения нынешней идеологии установки того, «модернизационного», плана выглядят почти упадническими, отдающими низкопоклонством перед Западом.

После рокировки, когда Путин снова сменил Медведева, выяснилось, что проект «снятия с иглы» провален, а зависимость от экспорта сырья только выросла, державность полезла изо всех информационных дыр, замещая утраченные ценности и цели. Оказавшуюся не по силам догоняющую модернизацию компенсируют опережающей архаизацией. Предотвратить сползание к уровню сырьевых придатков не удалось, поэтому страну принялись делать мировой державой виртуально и символически. Постмодернизм во плоти: неважно, что на самом деле происходит с авторитетом державы, с национальными интересами, с реальными военно-стратегическими раскладами и даже со среднесрочными (не говоря о долгосрочных) перспективами удержания империи. Важнее материал для риторики и кадра. Неудивительно, что имперская гордыня тем сильнее овладевает массой, чем более сама эта масса подвергается унижениям и поборам в повседневных взаимоотношениях с государством. Внешней агрессией заменяется обида за униженного себя.

Такова эволюция идеи империи в России: сильная держава с явной имперской миссией — плацдарм мировой революции — оплот прогресса и надежда человечества... А в итоге — соблазн для униженного и растерянного населения, которому власть больше ничего не умеет предложить кроме причастности к мифологизированному величию. И деградация во всем, что составляло и может составлять основу цивилизационной миссии и имперского притяжения метрополий — науки, искусства, образования и т.д., вплоть до культуры социальной политики и практик повседневности.

В чем именно Россия «встает с колен» и в связи с чем с ней теперь «считаются» — вопросы далеко не праздные. Есть ли здесь что-то, что могло бы создавать силу цивилизационного притяжения, а не испуг и отталкивание? От этого «обратным ходом» зависит и траектория внутреннего развития. Имперский дух компенсирует нерешенность реальных проблем и питает внутреннюю политику, исключающую модернизацию постсовременного типа. И наоборот, пробуксовка модернизации категорически ставит вопрос о выживаемости империи даже в ее остаточных формах.

Можно ли вообще разорвать этот порочный круг, вопрос отдельный. Символика дат ничего не значит, но впереди годовщина распада СССР и революции, едва не поставившей крест на империи.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

http://www.rbc.ru/opinions/society/26/02/2016/56cfe95f9a7947ed925e57de?from=typeindex/opinion