Старая дачная история
Ирина Андреева
Ротвейлерша Агата бегала по периметру дачного участка, вынюхивая утренний сосновый воздух на предмет милейшего для неё запаха органического происхождения, который так кружил голову... то ли феромонами, то ли ещё чем-то... ну о-о-очень притягательным... Так и схватила бы этот пахучий ушастый объект за холку и р-р-растеррррзала бы от нахлынувшей нежности...
Но воздух с утра был девственно чист и сладок только георгиновыми кустами да мальвой.
Любимая хозяйка Агаты дружила со своей соседкой – успешной литераторшей, жившей на участке по ту сторону рабицы.
Но Агату с собой в гости никогда не брала из-за этого милейшего соседкиного любимчика с длинными ушами и неповторимо влекущим к себе запахом...
Он жил во дворе в новой клетке и всегда косился на Агату красными глазками.... Р-р-растерррзала бы....
Иногда его выпускали на травку. И он, быстро-быстро жуя, поворачивался к Агате своим хвостом-пумпочкой, не обращая внимания на её радостные повизгивания из-за ромбиков рабицы... Наглец!..
Наконец Агата уловила слабую ниточку запаха, тянущуюся снизу участка от речки. Радостно повизгивая, она подлезла под ветхий заборчик и, оказавшись на берегу мелководной Вобли, носом ловя исчезающий запах, побежала к одинокой раките...
Разрыв свежую кучку земли впилась в шкурку с родным пол-лета желанным запахом... Рыча и тряся дохлого кролика, как зимний шторм рыбачий баркас, Агата гордо подошла к веранде, где в ужасе застыв, стояла хозяйка и, беззвучно открывая рот, жестами звала на помощь мужа...
«Добралась, зараза!» – просипел возникший в дверном проёме хозяин...
Быстро приняв мужское решение, он гаркнул жене: «Вымой его, высуши и в клетку отнеси! Ничего не видели! Ничего не знаем! Сегодня четверг – они приезжают вечером! Быстро!»
Через час вымытый собачьим шампунем от блох и высушенный феном дохлый кролик, положив голову на лапки и закрыв глаза, притворяясь спящим, лежал в своей клетке...
Литераторша пришла поздно вечером, неся на вытянутых руках что-то пушистое и обмякшее...
Будто подражая пойманной рыбе на берегу, она стояла на веранде, открывая и закрывая рот... Первые осмысленные фразы соседка произнесла, выпив сначала рюмку валерьянки, потом шкалик водки...
Рассказ её, перемежающийся горькими всхлипами, больше походил на неизданное произведение Кинга и Хичкока вместе взятых...
Вот его суть: любимец сдох пару дней назад; похоронив его на берегу под ракитой, соседи уехали горевать в город... Вернулись сегодня и, не поверив своим глазам, увидели пушистика, лежащего в своей клетке....
По открытым ртам и вытаращенным глазам подруги и её мужа соседка поняла, что ожидать от них какого-то логического объяснения несостыковки мистических событий и жизненного реализма совершенно бесполезно....
Подняв глаза к небу и широко перекрестившись, она прохрипела, икая: «Наливай...те!»
Улучив момент, Агата тихо, с повадками индейца племени апачи, стащила пушистую тушку с края стола и, тенью скользнув по ступенькам, нырнула под веранду зарывать своё вонючее сокровище...
«Вспоминалка» о дружбе, юности, поэзии и любви
Юность вспоминать весело и стыдно. Москва начала семидесятых – одни сплошные «в гости». На кухне или в художественной мастерской (каждый раз – другой кухне, другой мастерской) курили-пили чаи-портвейны, травили анекдоты, влюблялись, ссорились, били морды, ходили по карнизам, играли на гитарах, рисовали на стенах и, конечно, стихи читали. Свои-чужие-переводные. А там, где стихи, там и авторы их встречались. Уже известные и только начинающие. Козырять звёздными фамилиями не стану. Ну, картинки к стихам полуподпольным одному мэтру рисовала. Ну, подволачивались «классики»... малость... за энергией юности. Кто в теннис большой играть учил на литфондовском корте... А кто в рестораны дружить-ужинать зазывал...
Обычно всё кончалось фразой «давай познакомлю тебя с моей мамой». Это настораживало меня, восемнадцатилетнего шального бесёнка, как в детстве «всё про тебя будет сказано»... Убегала с низкого старта, зажав в кулаке мятую бумажку с прощальными строками:
А я себе могилу вырою
И назову могилу – Ирою...
Подружки мои тех лет были постарше меня, а некоторые и в матери годились. Воспитывали, переживали, судачили на очередной кухонной сходке. То Ирка смылась с поэтовой свадьбы прямиком из окна ресторана «Арагви» с международником из МГУ. То укатила на «майские» в коктебели с тем самым, которого в «Юности» каждый год печатают! То разбила «крепкую семейную пару» дочери председателя союза литераторов и талантливой поэтэссы-алкоголички и, не дав им себя «удочерить», улетела по осени в Таллин...
Но вот постепенно весенняя река юности вошла в свои берега, и у кого-то родились удивлённые строки:
...а вы слыхали?... вот те на...
теперь Ирина Куфтина –
жена, мадам Андреева,
и, говорят, – беременна...
пришли иные времена:
налей, Орфей, бокал вина –
за ту вину поэтову
и музу невоспетую!
С тех семидесятых остался у меня в друзьях один настоящий поэт... Такой самый-самый взаправдашный. Не рифмач к юбилеям страны и по просьбам трудящихся, а любящий и ценящий каждое слово неизвестно каким волшебством или божьим промыслом нанизываемое им на нить строфы алмазными леденцами.
Он и на московских кухнях чудил, и на уральских, и на киевских, и даже на африканских умудрился вирши свои озвучить. Дружим мы так давно, что даже забыли и перепутали, кто в кого из нас был когда влюблён. Такая дискретная влюблённость, пережившая его трёх (или четырёх?!) жён, пожизненную верность моего мужа и многочисленные наши хождения налево, направо и в других всевозможных направлениях. Давно уже мы разменяли шестой десяток, но оба помним стоящих под наряженной новогодней ёлочкой трёхлетнего карапуза в матроске и двухлетнюю девочку в вигоневом костюмчике... Послевоенное наше детство начала пятидесятых...
Конечно же, эта дружба, минуя все временные несостыковки наших влюблённостей друг в друга, переросла в крепкую родственную связь, которой не каждые родные по крови брат и сестра могут похвастаться. Мы не осуждаем и не оправдываем жизнь друг друга. Мы просто понимаем, принимаем, искренне-обоюдно радуясь удачам, несмотря на постоянные подколы, подтрунивания и шуточки...
Я попросила друга-поэта прислать мне стихи, нигде не опубликованные доселе. Прислал... Четыре строки... Ими, считаю, можно и завершить «эссе-вспоминалку» о дружбе, юности, поэзии и любви...
О Боге и любви, стихах и прозе
Ни слова до весны, но, боже мой,
Январь к стеклу записку приморозил:
Люблю! Читай МУ-МУ. Глухонемой.
