«Наша компания — лучший «единорог» на этой планете». Президент OCSiAl — о настоящем и будущем графеновых нанотрубок

Текст: Илья Копелевич

Одностенные углеродные нанотрубки — уникальная добавка, позволяющая улучшить свойства практически любого материала. О создании и перспективах инновационной компании в интервью Business FM рассказал ее президент Юрий Коропачинский

Юрий Коропачинский. Фото: OCSiAl/Facebook

Юрий Коропачинский сделал бизнес в 90-е, продал, выручив почти миллиард долларов, а затем вложился в стартап, который разработал первую в мире промышленную технологию изготовления графена. Компания OCSiAl уже сейчас считается «единорогом», то есть стартапом, капитализация которого превысила миллиард долларов. Мы будем скептиками: действительно ли все так фантастично, как кажется? С Юрием Коропачинским беседовал главный редактор Business FM Илья Копелевич.

Что означает название OCSiAl?

Юрий Коропачинский: Кислород, углерод, кремний, алюминий. Четыре самых распространенных элемента на Земле, которые будут использоваться как основные материалы будущего просто в силу экономической доступности.

Вы верите в будущую 100-миллиардную капитализацию компании, как у «Газпрома».

Юрий Коропачинский: У «Газпрома» 30 млрд.

На данный момент. В три раза больше, чем у «Газпрома». Как у Apple, на самом деле.

Юрий Коропачинский: Конечно, это очевидно. Почему? Знаете, в своем бизнес-прошлом я был совладельцем и менеджером компании, которая производила сельхозмашины. Флагманом нашей компании (она сначала называлась «Сельмаш холдинг») был Красноярский завод комбайнов, который сейчас снесен с лица земли. Когда я управлял этой компанией, а во всем холдинге работало 28 тысяч человек, у нас была очень низкая маржа, чудовищное циклопроизводство. Я все время мучился вопросом, почему это так. И на самом деле я получил ответ, и ответ очень простой: комбайн, как современный автомобиль с двигателем внутреннего сгорания, — это инновация, которая устарела на сто лет. Поэтому я ничего не имею против «Газпрома» или огромных нефтяных компаний, или угольных, или металлургических, но добыча и переработка газа — это технология очень зрелая, ее время проходит, газ, видимо, из топлива превратится в ресурс для химической промышленности. Любой инвестор покупает только будущее. Вы не хотите знать великую историю в прошлом, потому что вы не получите от нее доход, вы хотите вложиться в великую историю в будущем. Куда нужно вложиться, чтобы поднять свои инвестиции многократно через десять лет? В ту технологию, которая безусловно, априори нужна миру через десять лет.

Эти десять лет предстоит прожить. Более того, никто не знает наверняка, что будет через десять лет.

Юрий Коропачинский: Конечно, да, никто не знает, кроме меня. Горизонт стандартных инвестиций пенсионных фондов — 50 лет, а суверенных фондов гораздо дольше, потому что они инвестируют от имени нации в будущее. Это крупнейшие инвесторы на планете, и поэтому их инвестиции создают гигантские стоимости гигантских компаний. Это объясняет, почему столько стоит Facebook. Почему Facebook стоит столько? Он что, зарабатывает такие прибыли? Нет, не зарабатывает. А почему? Да потому, что у него миллиард клиентов, или уже два миллиарда. Вот почему.

Давайте вернемся к графеновым одностенным…

Юрий Коропачинский: Когда вы говорите «графеновый», «одностенный» можно уже не произносить.

Хорошо. Графеновые нанотрубки. Это тоже сложное название, но в общем мы понимаем, что это материал, который получен в промышленных масштабах только на реакторе, созданном в новосибирском Академгородке ученым Предтеченским, в которого вы поверили с одного разговора. В каких конструкциях он сейчас используется?

Юрий Коропачинский: Давайте еще раз разберемся, что такое графеновые нанотрубки. Это самый прочный и самый электропроводный материал, известный науке. То есть не производимый промышленностью, а теоретически известный науке. Нет никакого реального материала более прочного, более электропроводного и более теплопроводного. Эти основные физические свойства (поскольку механическая прочность, электропроводность и теплопроводность определяют функции абсолютного числа всех технических устройств в мире) у него отличаются от традиционных материалов — полимеров, сплавов — в сотни, иногда в тысячи раз. Это значит, что если вы добавите его чуть-чуть, он все равно существенно изменит материал. Если вы добавите маленькую таблеточку сахарозаменителя, вы получите стакан приторного чая. Это такая же история.

Графеновые нанотрубки действуют на абсолютное большинство материалов в мире — сплавы, керамику, полимеры, композиты — так же, как действует специя на пищу или, например, гормон роста. Я могу сказать, что это первый гормон роста или первый анаболик для материалов. У него колоссальная широта использования, он может использоваться в сотнях тысяч продуктов, в тысячах материалов. Где он используется сегодня? Во всем, где нужна высокая прочность, высокая электропроводность, он или используется, или будет использоваться в ближайшее время. Реальными примерами, например, являются спортивные изделия из углепластиков. На Тайване есть одна из крупнейших в мире компаний, которая делает изделия из углепластика — спортивные велосипеды, биты для бейсбола. Удивительно, но когда о бейсбольную биту бьется твердый мяч, она разлетается в щепки. Бейсбольная бита углепластиковая, то есть она и так из самого прочного материала. Добавили совсем немножко материала, как вы думаете, насколько повысилось сопротивление разрушению биты? В восемь раз.

В современной России такой пример. У нас есть амбициозный проектируемый, даже уже летающий самолет МС-21.

Юрий Коропачинский: Я безумно уважаю этот проект, считаю, что это великолепный проект.

Но из-за санкций выяснилось, что целый ряд композитных компонентов, на которых он был спроектирован и рассчитан, производители — американцы, японцы — не будут нам поставлять. Почему производитель, разработчик, корпорация «Иркут», ОАК не пришли к вам за графеном, которого в авиации пока нет?

Юрий Коропачинский: Начну с конца вашего вопроса. При разработке Boeing 787 Dreamliner, который, как известно, на 80% или на 85% углепластиковый, компания предполагала использовать одностенные углеродные нанотрубки, которые мы называем графеновыми, в композите крыльев. Эти эксперименты компания Boeing вела несколько лет, но тогда нас как компании не существовало, а существующие производители материала не могли производить или не умели, произведя, внедрять трубки в композиты. И компания Boeing, поработав несколько лет, закрыла этот проект. И сегодня в Dreamliner нанотрубки не используются. Это мысль номер один. Мысль номер два: цикл создания самолета — это очень-очень длинный технологический цикл. Почему? Потому что в гражданской авиации колоссальные требования к надежности, четыре девятки после запятой — 99,9999. Вот такой надежностью должны обладать все конструкции системы и самолет в целом, чтобы быть аттестованным гражданской авиацией. Для того чтобы этого достичь, существует такой цикл разработки испытаний, который растягивается на семь-восемь лет. Поэтому для того, чтобы нашему материалу попасть в композиты МС-21 или любого другого гражданского самолета, нужно целенаправленно начать за восемь лет до. Это первое.

Второе: трубки не являются заменой углепластику, нанотрубки меняют свойства углепластика. То есть можно сделать углепластик более совершенным. У него может быть выше удельная прочность, то есть равнопрочные детали будут весить легче; у него можно повысить очень сильно сопротивление старению, потому что композитные детали стареют — там есть смола, она трескается. А трескается по многим причинам, например по механическим из-за нестойкости к ультрафиолету, который интенсивен на больших высотах. Это все великолепно решают нанотрубки. Старение, сопротивление росту трещин, ультрафиолет — это просто наша тема. Это еще не все. С помощью нанотрубок вы можете сделать любые плоские поверхности самолетов нагреваемыми очень низкими энергиями. Это деайсинг: если вы нагреете кромку крыла, на ней не будут образовываться ледяные наросты. Бывают катастрофы из-за обледенения самолетов, но можно сделать композитный самолет с нанотрубками, который нажатием кнопки будет греться, и весь лед будет слетать до того, как он стал опасной толщины. И многое другое можно делать.

Но делается ли это?

Юрий Коропачинский: Это не делается. Мы не в состоянии сделать материал для крыла самолета МС-21. Но если бы в стране существовала компания, которая производит такие композиты, мы могли бы совместно с ней такой материал создать. К слову, например, что возможно? Скажем, я не знаю в деталях этой проблемы, но подозреваю, что речь идет о высокомодульном волокне. Есть так называемое среднемодульное волокно, то есть не рекордных прочностей, и на него, по-моему, нет никакого законодательного регулирования нигде в мире. И только это высокомодульное волокно с ультравысокими показателями прочности с самого начала всегда лицензировалось. Причина простая: для самолетов из него делали системы разделения обогащения урана в центрифуге. А также военные истребители. Вообще говоря, из-за атомной программы. Поэтому эта технология двойного назначения всегда и везде в мире. Очень мало компаний, которые такое высокомодульное волокно делают, их продают по специальным лицензиям.

Вот сейчас как раз «Росатом» занимается импортозамещением этих композитных материалов для МС-21.

Юрий Коропачинский: Я еще раз хочу подчеркнуть, что мы не являемся решением, мы являемся компонентом для решения. Как я сказал вначале, нанотрубки потенциально в десятках тысяч продуктов. Мы не в состоянии разрабатывать десятки тысяч продуктов в сотнях областей.

Значит, чтобы ваша компания росла, производители тех или иных конструктивных материалов должны все-таки понять, прийти, начать свои разработки, как использовать.

Юрий Коропачинский: Это в реальности происходит. Самый простой пример на поверхности, он связан с широко известным бумом — литий-ионные батареи, без которых не существует мобильных телефонов, планшетов, компьютеров и электромобилей. В мире 160 производителей литий-ионных батарей, мы работаем более чем со 140 из них. Любое имя в области литий-ионных батарей, если вы назовете, — это наш клиент. Я не могу их называть. «Лиотех», я думаю, мне не запретит сказать, что мы совместно испытываем нанотрубки лет пять или семь, и они ничего с нанотрубками не делают, если быть абсолютно честным. Но крупнейший в мире производитель литий-ионных батарей находится на очень продвинутой стадии создания продуктов с нашим материалом, и эти батареи попадут везде, включая авиацию. Если вы знаете, на Dreamliner была проблема с эксплуатацией, у него дымила литий-ионная батарея, и даже останавливали эксплуатацию этих самолетов в мире. Если бы это была литий-ионная батарея с нанотрубками, этого бы не произошло.

Мы знаем о том, что наш ученый Предтеченский создал этот реактор, который неповторим, уникален в мире. И до сих пор графен, или нанотрубка, стоил какие-то миллионы долларов за килограмм, а то, что делает этот реактор, стоит сразу намного-намного меньше. Но кто-то все-таки уже делал до вас графен. Кто это были и на какой стадии они сейчас?

Юрий Коропачинский: До нас одностенные углеродные, они же графеновые, нанотрубки делали сотни компаний одним и тем же или парой способов. Все эти способы производства отличаются главной проблемой: они не масштабируемы, то есть, если вы сделаете реактор в два раза больше, вы не получите продукт в два раза дешевле.

То есть приходится вручную, лабораторным способом.

Юрий Коропачинский: Да. Поэтому из-за того, что с ростом масштаба технологии не меняется себестоимость продукта, нет смысла масштабировать, это бессмыслица. Вы делаете большое устройство и ничего не выигрываете. Реактор, который изобрел Михаил Предтеченский, у этого реактора есть имя собственное — Graphetron, как раз обладает этим уникальным свойством. Там синтез идет в объеме. Если вы увеличиваете реактор в два раза, производительность растет в четыре, увеличиваете в три — производительность растет в девять, увеличиваете в десять раз — производительность растет в сто. Из-за этого с ростом масштаба падает себестоимость, и поэтому наш план создавать более крупные реакторы. Сейчас мы запустили реактор, который называется Graphetron-50, он в 50 раз мощнее первого. Он работает, и в следующем году мы будем производить на нем продукты, которые будем продавать клиентам. И этот реактор Graphetron-50 станет в ближайшие годы стандартной установкой, которую мы будем строить по миру для того, чтобы наращивать объемы производства на тех рынках, где находятся наши потребители.

Давайте еще пробежимся, где все-таки в предстоящие годы, в каких изделиях, в каких конструкциях появится этот материал. Вы сказали про литий-ионные батареи. Про самолеты вы сказали: пройдут годы, прежде чем он пройдет самые разнообразные испытания.

Юрий Коропачинский: Смотря что. В самолетах тоже немножко хитрая ситуация, потому что в самолетах есть конструкции, которые ответственны за безопасность, и они действительно строятся лет восемь. Но, например, элементы интерьера салона — нет. Казалось бы, зачем там суперсвойства. Авиация борется за вес. Чем легче салон, тем легче самолет, тем он эффективнее расходует топливо, тем дешевле его эксплуатация, тем он экономически более эффективный. История про самолеты — это история про расход энергии, то есть расход топлива.

Это существует в виде заказа, исследований, разработок?

Юрий Коропачинский: Существуют продукты, которые для этого разрабатываются. В ближайшие годы любые технические изделия, создаваемые в реальной, а не в виртуальной жизни, будут содержать нанотрубки. Что это такое может быть? Первое — любые электрохимические источники тока. Например, обычные одноразовые батарейки в вашем пульте для телевизора будут с нанотрубками. Батарейки в сотовых телефонах будут с нанотрубками.

Производители уже знают об этом?

Юрий Коропачинский: Конечно, они активно создают или тестируют эти продукты.

Вы можете сказать о том, как меняется портфель заказов и отгрузка готовой продукции?

Юрий Коропачинский: В этом году наша выручка будет порядка 15 млн долларов. Это уже не такая маленькая сумма, между прочим, треть миллиарда рублей. Последние пять лет мы каждый год удваиваем производство и каждый год удваиваем продажи. Поскольку сейчас очень много крупных компаний в мире разрабатывают продукты, и некоторые продукты очень массовые, например шины, те же самые литий-ионные батареи, композиты, термопласты, то когда эти компании запустят свои продукты в серию, произойдет взрывной рост потребления. Взрывной — это, например, в десять раз в год. Это произойдет на границе, по моим ожиданиям, между 2021 и 2022 годами. То есть в следующем году мы удвоимся, потом еще раз удвоимся, потом вырастем в десять раз, потом еще раз в пять. Поэтому, несмотря на то что мы планируем довести свои мощности до 100 тонн в Новосибирске в ближайшие два-три года, нам нужно не позже следующего года начать строить следующий Graphetron, иначе мы будем не в состоянии поддержать наших клиентов и партнеров необходимым объемом производства. К 2025 году мы должны производить и продавать приблизительно тысячу тонн нанотрубок. Цена составляет сейчас около 2 тысяч долларов за килограмм. Это дороже большинства французских коньяков, большинства вин. Поэтому нет никаких проблем перевозить этот продукт хоть на самолете.

По такой цене возникнет ли на него массовый спрос?

Юрий Коропачинский: Да, возникнет, потому что он работает. Характерные концентрации, например, в литий-ионных батареях составляют порядка 0,02-0,05 массовых процента. Что это значит? Что такое одна сотая процента? Это одна десятитысячная массовая доля. То есть в 10 килограммах литий-ионных 1 грамм нанотрубок. Например, у нас есть абсолютно реальное применение для батареек, которые в пультах для телевизора и детских игрушках. Там мы увеличиваем себестоимость батарейки приблизительно на полцента, в магазине она стоит доллар. При этом энергоемкость батарейки увеличена на 20%.

Пока вы вложили десятки миллионов...

Юрий Коропачинский: 250 млн долларов.

Из них почти половина «Роснано», ваших 50%?

Юрий Коропачинский: Основатели — мы сами — в сумме по состоянию на сейчас вложили порядка 60 млн долларов. «Роснано» в капитал вложил 20 млн из 250 млн, но, правда, купил у нас бонды на 40 млн долларов, поэтому общее финансирование «Роснано» 60 млн, но 40 млн из них надо вернуть с процентами. Поэтому в капитал «Роснано» вложил 20 млн из 250 млн.

Но сейчас выручка у вас за год составляет 15 млн долларов, будет расти по экспоненте. Почему вы не выходите на биржу? Если продукт себя зарекомендовал, если он понятен, если понятен план выручки, если вы уже так много проинвестировали, почему вы не раскрываетесь, не становитесь публичной компанией?

Юрий Коропачинский: В любой авиации есть два критических момента: когда самолет взлетает и когда самолет садится. Когда самолет садится, есть понятие «высота принятия решения». Есть минимальная высота, после которой решение принимать нельзя. Если ты садишься и ты на маленькой высоте, ты уже должен садиться, уже взлететь нельзя. А на взлете это называется «скорость принятия решения». Так вот, мы сейчас взлетаем с такой скоростью, нам нужно принимать такое количество решений с такой скоростью, что мы не можем себя обременять обязательствами публичной компании. Потому что выйти на публичный рынок капитала — это исполнить массу требований на то, как устроено управление компанией. Мы должны посадить в совет директоров большинство независимых директоров, мы должны все решения пропускать через бесконечное количество экспертов, советников, мы должны заранее раскрывать все свои планы и так далее. Это приводит к огромному замедлению принятия решений, огромным экономическим издержкам на содержание этого аппарата. Мы просто не можем себе позволить так себя вести. Поэтому сейчас мы не публичная компания. Основатели контролируют компанию, хотя у нас меньше 50%, но так юридически устроено.

Но пока ваши деньги закопаны в нее, и они не возвращаются.

Юрий Коропачинский: Все зависит от того, какие ваши цели в жизни. Я могу сказать, что у вас есть дом — вы закопали деньги в дом, если вы посадили сад — вы закопали деньги в сад.

Но бизнес жив тогда, когда он возвращает, и в этом его смысл.

Юрий Коропачинский: В автомобильной промышленности стоимость компании приблизительно в три раза меньше, чем стоимость активов. То есть, если автомобильная компания стоит 100 млрд, то активов у нее миллиардов 300 или 400. А у нас стоимость компании превышает стоимость наших активов приблизительно в десять раз. Поэтому я думаю, что мы очень эффективно закапываем свой капитал.

Это вопрос будущего.

Юрий Коропачинский: Нет, это вопрос настоящего, потому что инвесторы покупают акции по этой цене сейчас.

А сколько? Я знаю про одну сделку: полпроцента купил Мамут по цене 5 млн, дав капитализацию миллиард. Но можно ли считать единичную сделку в полпроцента… не искусственная ли это капитализация?

Юрий Коропачинский: Нашу компанию справедливо и заслуженно, и это истина, называют «единорогом». Что такое «единорог»? Это новый термин новой экономики. Это новый тип компании, которого еще не было пять или десять лет назад. Это технологическая компания, создавшая новую уникальную технологию, продукт или услугу, имеющая низкие экономические показатели сегодня, например маленькую выручку, убытки, но инвесторы видят в этой технологии, в этом продукте такое будущее, что оценивают компанию дороже миллиарда долларов. Вот что такое «единороги». Это первое. По этому основанию наша компания — лучший «единорог» на этой планете. У нас перспектива использования бесконечно выше, чем у Amazon, или у SpaceX, или у Tesla. Tesla 15 лет убыточная компания и стоит 60 с чем-то миллиардов. Вы знаете, что по состоянию на сегодня Tesla самая дорогая автомобильная компания мира? Теперь я вас спрашиваю: компания Tesla, которая привлекла 18 млрд или 20 млрд долларов инвестиций, стоит 60 млрд?

Одна разница: там очень много инвесторов на бирже, а я говорю про единичную покупку в вашем случае.

Юрий Коропачинский: Вас это не убеждает.

Я объясняю разницу. Вы можете быть в сто раз перспективнее.

Юрий Коропачинский: Я понимаю. Не торопитесь. Итак. По принципу перспективы продукта, оригинальности технологии, фундаментальности изобретения, отсутствия конкурентов мы намного, бесконечно инновационнее Tesla. Это первое. Идем дальше. Каким образом компании присваиваются рамки «единорога»? Официальным включением людей, которые ведут рейтинг единорогов и придумали для них международный критерий. Таких компаний четыре в мире. Две из них нас официально включили. Итак, основание номер два: мы официально в двух рейтингах, в том числе самом главном — TechCrunch. Это независимая компания, я не могу на нее влиять. Вы посылаете документы, они восемь или девять месяцев рассматривают их, рассматривают независимые мнения и включают или не включают без нашего влияния.

Теперь третье основание. Действительно, с Александром Мамутом была знаковая сделка, разница состоит в том, что она была публичная. На сегодняшний момент мы совершили транзакции по этой цене на 52 млн долларов. На 52 млн долларов инвесторы купили наших акций. По оценке сегодня 1 млрд 111 млн долларов последняя транзакция произошла. 5% в сумме прошло транзакций. При этом 30 млн долларов — это кэшаут. То есть часть наших инвесторов получила деньги обратно по цене в 50 раз дороже, чем они их вложили.

То есть они их перепродали уже?

Юрий Коропачинский: Они продали маленькую часть своего пакета и окупили многократно свою инвестицию, сделанную, допустим, восемь лет назад. Причем среди этих инвесторов нет российских. Компании, которые покупали, — это не российские инвесторы. Но они не публичны, они не хотят, чтобы о них говорили. Это третье основание. Четвертое основание: есть такой принцип оценки — DCF, дисконтированный чистый денежный поток. У нас есть пайплайн продуктов и компаний, с которыми мы работаем, там более 2,5 тысячи компаний в 42 странах мира. У нас есть их утверждение о том, в каком объеме и когда они собираются потреблять наш продукт. Эти утверждения не являются юридическими обязательствами, но тем не менее это утверждение, в том числе письменное. Компания говорит: я планирую в следующем квартале или в следующем году купить у вас 100 килограммов, через год — тонну, через три года — пять. О’кей, записываю. И таких компаний 2,5 тысячи.

Мы хорошо понимаем коэффициент выживания продуктов, потому что есть масса причин, почему продукт может быть не создан. Кроме технических и технологических проблем есть всякие бизнесовые: сменился менеджмент, у которого другие приоритеты, или компанию поглотили, или у нее убытки, или нет инвестиций, черт знает что может произойти. Поскольку мы занимаемся продакт-девелопментом уже восьмой год и общаемся с тысячами компаний в десятках стран, мы уже достаточно глубоко понимаем отрасли, в которых мы работаем. И мы можем с достаточно высокой точностью (эта точность с каждым годом нарастает) понимать, когда появится продукт и сколько мы будем продавать тому или иному клиенту.

Так вот, если вы возьмете бизнес-модель (она, естественно, существует для инвесторов, она не публична), аккуратно напишете все эти продукты, сложите и возьмете ставку дисконтирования… Мы используем очень высокую ставку дисконтирования, порядка 15-20%. Такая ставка дисконтирования обычно применяется для компаний в западном мире, которые не продают свои продукты. Потому что, если вы продаете, то ставка дисконтирования — 5-7%. Вы же понимаете стоимость денег в мире, она же не такая, как в РФ. Справедливая стоимость нашей компании по состоянию на сейчас — 3,5 млрд долларов. Продавая по полтора, это та цифра, которую мы сегодня называем всем новым инвесторам, мы делаем колоссальную скидку в 65-70%.

Но здесь, конечно, надо держать баланс. Потому что, какого размера компанией мы станем, какую долю в будущем рынке мы займем и какая отсюда получится капитализация, зависит сейчас от того, с какой скоростью мы развиваемся. Поэтому своевременный доступ к капиталу, своевременные инвестиции в мощность и в разработку продуктов, инфраструктуру — мы очень аккуратно балансируем этот процесс, и мы не принимаем любых инвесторов и любые деньги, которые нам приносят.

Юрий, в доказательство ваших планов я сейчас хотел немножко перейти к вашей жизни. Вкратце скажу, что вы сделали замечательный бизнес в 90-е, как бы это ни было сложно, причем в Красноярске. Журнал «Финанс» после того, как вы продали тот самый Красноярский завод комбайнов и доли в других бизнесах, в банках и так далее, оценивал вас почти в миллиард долларов в начале нулевых.

Юрий Коропачинский: Дешевле, но да.

Примерно. Это, безусловно, очень много. Тем не менее у вас были бизнесы, которые вы продали. Вы удалились на покой, прекрасно жили в Сиднее.

Юрий Коропачинский: Нет, «удалились на покой» — это абсолютная ложь, я никогда не удалялся на покой. К моменту продажи на всех наших предприятиях работало 35 тысяч человек. С членами семей это более 120 тысяч жителей России. Когда мы продали, у нас осталось менее 70 сотрудников. Но мы обрели капитал. И мы совершенно не удалились на покой, мы стали искать место для приложения нашего капитала, и с помощью нашего ключевого менеджмента (и люди из того бизнеса сегодня в OCSiAl занимают ключевые позиции во многих местах в мире) мы анализировали проект за проектом. Мы рассматривали возможность пойти в авиацию, в атомное машиностроение, в производство хлеба, и я хорошо помню, что, когда мы закрыли проектные изыскания, проект был номер 57. За три года мы рассмотрели 57 стратегических проектов, куда мы хотели вложить деньги. В часть этих проектов мы вложили деньги. На сегодняшний момент в моем родном Красноярске (я сам родился в Новосибирске, в Академгородке, но мои родители из Красноярска, судьба моей семьи такова, что мы постоянно между двумя этими городами путешествовали) существует компания «СМ.СИТИ», это лучшая и единственная девелоперская компания за Уралом. Генеральный директор и партнер этой компании — мой брат, я крупный акционер этой компании, и мы проинвестировали туда крупный капитал.

Я хочу вас спросить о встрече с Михаилом Предтеченским. Вы выросли в научной, академической среде, начинали работать в институте, но в начале 90-х надо было как-то зарабатывать деньги, а потом это увлекло. И все-таки, вы очень опытный бизнесмен, пережили и очень тяжелые моменты, как я читал, с тем же Красноярским заводом.

Юрий Коропачинский: Всякое бывало.

Были моменты взлета, были моменты очень опасные, у вас большой опыт, и вряд ли вы легко увлекающийся, доверчивый человек. Но, как вы уже рассказывали, именно поговорив с Михаилом Предтеченским, вы поверили мгновенно. Что вас смогло так сразу убедить?

Юрий Коропачинский: Я не очень увлекающийся или наивный человек, а он — очень, это я его убедил, а не он меня. Он меня старше на восемь лет. Когда мы встретились, ему было столько, сколько мне сейчас, — 53 года. Член-корреспондент, 53 года, звезда Академии наук, он легко мог стать председателем Сибирского отделения. Он, кстати, стал академиком благодаря нанотрубкам, это приятно. Мы с ним договорились о единственном условии: мы пообещали друг другу, что не будем заниматься ничем другим, кроме этого проекта. Это было ключевое обязательство. Не деньги, не капитал, не доли. Мы пообещали друг другу, что ничем другим не будем заниматься. Нас было не двое, а четверо, там было еще два моих партнера: Юрий Зельвенский и Олег Кириллов. Олег Кириллов — мой партнер 25 лет, со мной прошел через все эти испытания: и машиностроение, и все, что было у нас хорошего и плохого, и мы вчетвером договорились, что мы будем делать только это.

А почему такой коммитмент? У вас вся ваша практика перед этим говорила, что можно и даже нужно не класть все яйца в одну корзину. Ваш банк когда-то профинансировал, как я прочитал, Красноярский завод комбайнов, потом тот лег на бок, чуть вас не завалил, вам пришлось туда погрузиться и вылезать потом, а потом вы хорошо вылезли.

Юрий Коропачинский: Строго говоря, мы не складывали все яйца в одну корзину. Я пять минут назад упоминал наш суперуспешный девелоперский проект в Красноярске. Это другой проект, и он работает, прибыльный, очень эффективный. У нас есть и иные инвестиции. Но к моменту, когда мы начали, у нас был достаточный жизненный опыт, достаточный возраст, капитал. Мы себе уже очень многое доказали, и нам хотелось сделать что-то действительно важное для нашей жизни, поэтому мотивы были мессианско-смысложизненные, а не просто экономические. Конечно, для того чтобы посвятить существенную часть своей жизни, да еще в таком возрасте — не в 20 лет, а после 40 — тема должна быть такой, которая стоит, чтобы тратить на нее жизнь. И не столько тема, сколько компания. Какому-то великому человеку задали вопрос, где бы он хотел оказаться после смерти — в аду или в раю. Он сказал: «В раю, конечно, климат, зато в аду компания». Поэтому я тоже всегда выбираю компанию. Те люди — и Михаил Предтеченский, и Юрий Зельвенский, и Олег Кириллов, с которым мы это начали, — это та компания, и наша команда за нашей спиной, потому что OCSiAl сделали не мы четверо, а команда из более 50 человек. Это та компания, с которой я хотел истратить свою жизнь и рисковать.

Вы уже давным-давно человек с международным бэкграундом и взглядом. Думаю, вы в Австралии делали и какие-то венчурные инвестиции, и у вас есть что и с чем сравнивать. Вы говорили, что Россия — это кладезь идей и светлых голов, но абсолютное отсутствие опыта, умения, дара превращать идеи в коммерческий продукт. Что вы сейчас об этом думаете? Все-таки ваша история сейчас с Новосибирском впечатляющая. Может быть, начинается какая-то новая история?

Юрий Коропачинский: Об этом очень хорошо говорит Александр Аузан, известный экономист из МГУ, причем он это говорит не придумав, а на основании серьезных социологических исследований, которые проводили опросы тысяч людей за рубежом с целью понять, в чем позиционирование российского бизнеса, людей в России. И квинтэссенция простая: если нужно сделать что-то уникальное, надо заказать русским, если десять одинаковых — никогда. И Аузан на всех своих лекциях, выступлениях все время говорит: что же должна делать такого Россия, чтобы создавать глобальную экономику и глобальные компании, если нам не суждено делать миллионы автомобилей, сотни миллионов сотовых телефонов? Мне кажется, мы нашли ответ на этот вопрос: Россия должна создавать технологии. Потому что технология — это что-то одно. Одна технология синтеза. Их не десять, их даже не две, она одна. Но одна технология масштабируется, и делаются и продаются продукты во всем мире, потому что этот продакт-девелопмент и отношения с клиентами мы делаем через людей, которые родились в 16 странах.

Вам не скажут, что вы национальное достояние куда-то за границу вывозите?

Юрий Коропачинский: Национальное достояние только тогда становится национальным достоянием, когда оно нужно всему миру. Google — национальное достояние Америки, потому что Google нужен всему миру. Сикорский, Брин — национальное достояние Америки, потому что они нужны всему миру. Поэтому OCSiAl — национальное достояние России, потому что он нужен всему миру. Оставьте OCSiAl в России — и он не будет нужен никому, в том числе России. Вот так.

https://www.bfm.ru/news/427835