Корни понимают, что крона расцветет

Михаилу Жванецкому — 85

Журнал "Огонёк" №8 от 04.03.2019, стр. 9

6 марта автору этой формулы жизни, бессменному «Дежурному по стране» и уникальному исследователю смыслов Михаилу Жванецкому — 85. Кого в нем больше — писателя или философа — определить невозможно. Да и не нужно: пусть будет два в одном. Или еще проще — пусть будет!

Михаил Жванецкий

Что я люблю

Люблю юмор, который смешит меня, невзирая на зависть.

К себе отношусь хорошо в течение пяти минут после успеха.

Люблю жару с кондиционером, холодным пивом и стуком дизелей под палубой.

Люблю море гладкое.

Море бурное уважаю, называю на «Вы».

Шутить в его адрес не намерен.

Море слишком злопамятно, как и мой кот.

Я его люблю, он меня любит, но обязательно написает в кофр, разложенный на диване.

Подозревает мой отъезд, сволочь.

Люблю времена года.

Они оказались не везде.

Живу там, где зима — предчувствие весны, лето — предчувствие осени, старость — предчувствие любви.

В женщине люблю предчувствие мышления.

В семье люблю две интуиции.

Двумя одобренную новизну.

Не люблю, когда мы оба настроены против меня.

Люблю скрытое движение: открытую бутылку водки, чистый лист бумаги, пригласительный билет и утро 15 августа любого года.

Люблю, когда проходит боль, но не люблю, когда проходит время.

Люблю друзей смеющихся, то есть одобрительный оскал друзей.

Все на моих глазах: беззубы смолоду, вдруг к старости обзавелись широкой государственной улыбкой.

Но возраст выдает.

Короче, нечем откусить, но есть чем улыбнуться.

Мне их смешить все легче. Там никаких претензий к тексту: спасибо, что пришел, спасибо, что пришли.

Впервые вдруг внезапно где-то в полночь перестал любить начальство.

Они меняются. Не успеваешь перепривыкать.

Обманчивая защищенность, потом тревога.

Новый ни черта не понимает в тексте, цитирует певицу, как мыслителя.

Перестаю любить.

Видимо, в ответ на что они тоже перестали.

Но искоса мы друг за другом наблюдаем, чтоб не нагадить.

Мы все из той породы.

Держим зад руками.

Море на фоне зелени люблю.

Снег и море — конец пути.

Начало — парта, девушка, морская форма.

За любовь плачу словами.

Дальше — хуже.

Любовь дороже, реже, одиночнее.

Море больше, шире.

Взгляд защищает зелень.

Планы проще.

«Тьфу-тьфу-тьфу», чтоб не сглазить.

Или «типун мне на язык», чтоб не вызвать.

Два вида планов.

Оба осуществлены.

Когда потянет перечислять слова без воздуха, закончится талант.

Люблю талант.

Талант бывает глуповат.

Если умен, то уникум.

А если мудр, то гений.

Он не зависит от того, поймут или не поймут.

Но все-таки, по-моему, понимают.

Корни понимают, что крона расцветет.

Люблю, кого я полюбил за ум, за доброту, за юмор.

Уже люблю, что полюблю еще и опишу для ощущения всеми нами в том месте, где мы собрались, где зал, где стол, где зелень вышла к морю.

Мы до сих пор не поняли, отчего сегодня страдаем?

Отчего жизнь кажется нам холодной и не нашей?

Почему наши люди ждали и ждут чего-то другого?

Мне кажется, оттого, что они видят движение с акциями, биржами, инвесторами и ничего не понимают.

И это полбеды.

Но главное, они в этом не могут участвовать.

Они не понимают главного, что они попали в эмиграцию на своей земле.

Такое случилось с нами.

Те, кто сделал это сознательно, меняют профессию как настоящие эмигранты, меняют характер, встают в 5 утра, ложатся в 10 вечера, пишут о себе хвалебные отзывы, держатся за место, берегут жену от угона, меняют ежедневно белье, сдают экзамен на право жить здесь, в эмиграции, но возвращаться в прошлое не хотят.

Они готовы уехать, но не возвращаться.

Здесь все силы новых обучившихся уходят на борьбу с весьма загадочной администрацией президента.

Вначале все наше захватили олигархи.

Теперь все наше администрация пытается отбить у них для кого-то.

Мы отсталые, ничего этого не знаем и в глаза не видели.

Дети наши другие, а не те, что будут.

Мы — те, что были.

В костюмах, ватниках и выставках 60-х годов.

От нас они уже ничего и не хотят — наши дети, — если мы ничего не понимаем.

Но мне кажется, что и мы не хотим вернуться, ибо дети нас бросят.

Вот и выбор: назад без детей или вперед без родителей.

https://www.kommersant.ru/doc/3880625?from=main_ogoniok

Меняем то, чего нет

Своевременные мысли Михаила Жванецкого
 
Журнал "Огонёк" №16 от 29.04.2019, стр. 8

Непраздничные размышления Михаила Жванецкого о времени, о нас, о себе.

Я с огромным уважением отношусь к нам. Мы где-то устанавливаем новые законы физики, философии, экономики.

Мы здесь у себя все время меняем то, чего нет. Изменяем пустоту. Не имеем ничего и это все время меняем. Это крайне любопытно. Поэтому так интересно жить. Пожалуй, чем где-либо.

Можно, конечно, в корне менять экономику. Но какую экономику менять? Разве она есть? То, что мы производили, свозили, а оттуда нам распределяли и развозили обратно, нельзя было назвать экономикой. И собственностью нельзя было назвать то, что не принадлежит никому. Даже государству, которое хвасталось, что ему все принадлежит. Вы ж видели, во что превращается дом под охраной государства. Получается, собственности, которую мы меняли,— не было. И экономики — не было.

Помню формулу: «Коммунисты, собравшиеся по убеждениям». Но какие это были убеждения? Что можно построить коммунизм? Этих убеждений ни у кого не было.

Значит, мы меняли убеждения, которых нет. Значит, мы меняли пустоту.

Мы пытаемся изменить пустоту так, чтобы что-то появилось.

Это интересный эксперимент. Но чтоб что-то появилось, надо чтоб кто-то что-то создал. А он не хочет создавать, пока что-то не изменится. Так что период, когда мы меняли, ничего не меняя, сменился теперешним, когда мы меняем то, чего нет. До тех пор пока что-то не произойдет. Причем меняем очень осторожно, с волнениями и опасениями. Накрываем кастрюлей, шепчем, руками водим, ругаемся до драки, открываем — там опять ничего нет…

А уверенные говорят: давай опять накрывай, что-то должно появиться.

Что железнодорожная авария была — верю, а что двадцать человек погибло — не верю. Мало! Мало! Не по-нашему!

Что чернобыльская авария была — верю, что первомайская демонстрация под радиацией в Киеве была — верю, а что сейчас там все в порядке — не верю. Счетчика у меня нет, а в слова «Поверьте мне как министру» — не верю. Именно как министру — не верю. Не верю! Что делать — привык.

Что людям в аренду землю дают, с трудом — верю, что они соберут там чего-то — верю, и сдадут государству — верю, а что потом — не верю.

Где начинается государство — не верю. Кто там? Здесь люди — Петя и Катя. Они повезли хлеб, скот и до государства довезли — верю. Дальше не верю. Государство приняло на хранение, высушило, отправило в магазины — не верю. Государство — это кто?

Когда государство ночью нагрянуло, знаю — полиция пришла.

Кое-как государство в виде полиции могу себе представить.

Раньше родину представлял в виде ОВИРа, выездной комиссии обкома партии, отдела учета и распределения жилой площади. Какие-то прокуренные мясистые бабы в исполкомовской одежде это и была Родина — которая главные бумаги дает.

Что что-то в магазинах исчезло — до сих пор верю сразу и мгновенно.

Что с первого января цены повысят, никого не спросят, а спросят — не услышат,— верю сразу.

Во-первых, у нас вся гадость всегда с первого числа начинается, никогда с шестнадцатого или двадцать восьмого.

В то, что что-то добавят,— не верю. Что отберут то, что есть,— верю сразу и во веки веков.

Никто не войдет никогда и не скажет: «Добавим тебе комнату, что же ты мучаешься».

А всегда войдут и скажут: «Отнимем у тебя комнату — шикарно живешь».

Никакая комиссия не позвонит: «Что-то не видно тебя, может ты не ел уже три дня, одинокий, голодный, может у тебя сил нет в магазинах стоять». А радостно втолкнется: «Вот жалоба на вас — три дня не видать, а мусор жирный, кал крепкий, в унитазе вода гремить, значить на нетрудовые пожираете, ночами при лампаде…»

Верю. Верю. Оно!

В слово «запрещено» — верю свято. Наше слово.

В то, что «все разрешено, что не запрещено»,— не верю. И не поверю никогда. Сто раз буду биться, умру на границе запрещено-разрешено, а не пересеку явно, потому что знаю: тяжело в Воркуте пожилой женщине с гитарой.

В то, что, может, и будет закон — не сажать за слова, с трудом, но верю, а в то, что даже этот закон будет перечеркнут одним росчерком пера того губернатора, где живет и суд, и подсудимые,— верю сразу и во веки веков. Ибо никто у него власть не отнимал.

А все кричат: идите возьмите, он отдасть, он уже спрашивал, где же они…

Ах ты дурачок, Петя, кто же те власть отдасть, я что ли… Ты же видишь, что всего не хватает. А раз не хватает буквально всего, то чтоб есть спокойно, жить спокойно — власть нужна. Без нее войдут и скажут: «Ты сажал — тебя сажаем».

В море житейском, в отличие от морского, буря всегда внизу.

Я сам лично не знаю, как страной командовать,— меня никто не учил, я и не берусь. Но можно подыскать тех, кто знает, особенно на местах, где мы все живем.

В то, что командиры теперешние на совещание соберутся,— я еще верю, что неделю сидеть будут — верю, а что что-нибудь придумают — не верю. Не верю, извините.

Через желудок воспринимаю, через магазин.

Как на эти рубли смогу жить — так буду, и телеграмму сдам в правительство: «Начал жить. Чувствую правительство, чувствую».

А пока читаю в газетах: «Правительство приняло решение самое решительное среди всех решений…»

Все! Пошел чего-нибудь на ужин добывать

Шестидесятникам

Август. Август. Август.

Растянуть на весь год.

Август. Август. Август.

Синее море, зеленая зелень, желтый песок, белый катер, голубое небо, мы в белых брюках, мы в белых туфлях, и мы идем.

И мы идем. И помним. И знаем. И счастливы. И немолоды. И всё позади. И всё внутри.

И мы знаем. И мы любим. И мы правы.

Мы теперь правы.

Отныне мы правы.

Снаружи нас не возьмешь. Мы рухнем только от износа. Не видного вам износа изнутри.

Вперед, начинающее поколение немолодых в белых туфлях. Обувь — единственное, что сохраняет красоту ноги, что не меняет красоту, что не подчиняется возрасту.

Вперед, немалолетние!

Бодрей и выше!

Мы несем в себе уже нелегкое и непростое, не сразу ясное. Мы несем в себе то, что от повторов хорошеет, как антиквариат, как мебель, как Дали, как музыка канкана, безумная и легкая на вид.

От стрижки, чистки, разговора и формулировок мы хорошеем, как бронза.

Как фрегат.

Как время, что не лучше и не хуже, а всему свое.

Идем сквозь дым, сквозь музыку, сквозь бедность и болезни.

И тут неважно.

Совсем неважно, кто за кем.

Главное сделано.

Главное сделано.

Остались развлечения.

Работа в виде развлечения и отдых в виде обсуждений.

И еда как наслаждение, и масса павших женщин.

Павших, как гарнир к седому телу.

Вручим на блюде, дальше их забота и их работа.

И что у них получится?

Как интересно.

Как мы им завидуем.

Мы — база упражнений.

И тема лекций.

И предмет леченья.

Консилиум, симпозиум и реквием — всё по тебе.

Как мы идем.

И нашу стройность, что нам прощают.

За все. За все, что есть.

За все, что можешь ты осуществить через других по генеральной. На все действия.

Любовь и ненависть, объем руками руководства, и отзывы, и восхищенье, и поцелуи — всё по доверенности на три года.

Другим, другим доверим — и пошли.

2

И мы идем в красивых туфлях, ласковых штанах и безрукавках без карманов: всё по доверенности.

И деньги не нужны, и не нужны бинокли.

Мы догадываемся.

И путешествие в Париж… Догадывались, и подозревали, и поняли, что там.

Зачем?! Когда ты носишь ключ ко всем дверям в себе. И даже ключ не нужен!

Ты знаешь, что за дверью. Любой страны, любой земли, любого судна.

Так что же, скучно?

Нет! Вы что?! Вы как посмели?!

Так наоборот!

Так противуположно скуке!

Я сказал — за дверью скучно.

А с ключом…

А с предвкушеньем…

Солнце заполняет, солнце.

Не надо разбираться в мелочах.

Мы движемся вперед.

И не мешало б что-то выяснить в загробье…

Так что? Так ад понятен и конкретен. Жаровня, угли, муки, в общем, жизнь продолжается.

А что в раю? Похоже на конец. Как в коммунизме. Неконкретно.

А в ад и в рай за что?

Вы ж сами говорите: в человеке все перемешано.

Так, может, как и здесь,— в конце недели рай, а в понедельник ад?

Но что в раю?

Еда, вода, экскурсии, полеты, ароматы: «Шанель», «Коти».

Посуда с этикеткой «рай».

Пошли вперед.

Там малоинтересно.

И не добавит ничего для обсуждений.

Вперед!

Следы ведут вперед…

Ты восхитительна!

Ты чудо!

Вперед!

Я обожаю вас!

Вы интересней стран.

Вас не застанешь дома.

Вас не найдешь по адресу.

В вас больше тайн, чем в Африке.

В вас больше слов, чем в Грузии.

В вас голубые, черные Резо, в вас синие пески, в вас голубые лица, в вас времена текучие, в вас трубы дымные, мужские, и все это гнездится в брюках. В обычных белых брюках поверх туфель.

3

В вас ложь перебивает правду.

И преданность, и сказочная преданность ко всем.

И пылкая любовь к приезжим.

И ненависть к стране, и черновик письма, и заявления, и строгость к детям, и лекарства, тяжелый сон, и легкий вечер, и утро тревожное наше советское…

Вперед-вперед.

Поэма не кончается.

Слышны шаги.

О Боже…

Берег…

Ночь…

Втянули лодку…

Осветили фонарем…

Переоделись…

И вышли в жизнь!

Михаил Жванецкий

https://www.kommersant.ru/doc/3937451