Знание без силы: на что влияет научная грамотность россиян
Опросы показывают, что россияне мало знают о последних достижениях науки, но это еще не говорит об их «отсталости». Все дело в отсутствии грамотной научной пропаганды
Ко Дню российской науки, отмечавшемуся 8 февраля, социологи постарались оценить ее роль в обществе. Левада-центр выпустил опрос о научной грамотности населения, который СМИ интерпретировали в спектре от бравурного до трагического, а ВЦИОМ предпочел спросить россиян об отношении к самой науке.
Проверка знаний
Сотрудники ВЦИОМа спрашивали граждан о том, находится мировая наука на подъеме или спаде (48% указали на подъем, однако 52% указали на ту или иную степень отставания российской науки от мировой), а также попросили оценить причины сложностей в российской науке и решить, кто должен определять ее приоритеты. Здесь обошлось без сюрпризов, что нормально для качественных опросов: как на проблему указывали на безденежье (50%), а определение приоритетов в основном отдали на откуп самим ученым (43%). Когда респондентам на выбор давали варианты «безденежье» и «некомпетентность ученых», они логично выбирали первое. При этом наука остается некой вещью в себе: 72% россиян затруднились назвать какие-либо ее современные достижения.
Левада-центр пошел другим путем и просто задал россиянам вопросы, которые должны характеризовать их научную грамотность. Аналогичные вопросы задаются в масштабном регулярном исследовании «Евробарометр». Сами социологи оценили результаты как удручающие, но отметили, что с 2009 года «мы наблюдаем позитивную тенденцию повышения уровня научной грамотности». И все же 42% россиян считают, что в «обычной» (не-ГМО) картошке генов нет, а 16% — что электрон больше атома. Стоит ли из-за этого переживать? Вообще-то в современной физике вопрос о размере элементарных частиц считается не совсем корректным. Но даже не в этом дело: сама картина научной грамотности россиян не столь проста, как это может показаться.
Политический вопрос
Для начала стоит разобраться, зачем вообще начали интересоваться общественным мнением о науке. Впервые подобные опросы были проведены в США в конце 1950-х годов, после того как СССР запустил первый искусственный спутник. На научно-технологическую гонку нужны были деньги, а выделить их прямым президентским решением было не так-то просто. Во время войны инженер и организатор Вэнивар Буш получал деньги на разработки именно таким путем — через личные решения президента Рузвельта. Но в мирное время для увеличения госрасходов требовалась поддержка населения. Именно для этого и проводились опросы не только о степени поддержки, но и о научной грамотности.
Тогда господствовала так называемая гипотеза дефицита научного знания: предполагалось, что против поддержки науки выступают те, кто плохо образован. Стоит только обучить всех, и они согласятся с передачей своих налогов на исследования. Данные социологов о неграмотных ответах граждан фактически служили аргументом в бюджетной дискуссии. И можно сказать, что это работало, достаточно посмотреть на график увеличения бюджета NASA: во времена лунной гонки он был почти в десять раз больше, чем сейчас. Но спустя некоторое время выяснилась неприятная вещь: просвещение населения не обязательно ведет к росту поддержки государственной научной политики. Напротив, самые образованные слои иногда настроены наиболее критически. Так что исследования научной грамотности перестали играть прежнюю роль, а в научной политике больше места стала занимать пропаганда достижений: недаром у NASA сейчас едва ли не самый лучший в мире сайт.
Научные ценности
В странах Европы научная традиция куда старше, чем в США, поэтому сильнее ее восприятие на ценностном, а не практическом уровне. Опросы о науке проводились с конца 1970-х годов. Кроме научной грамотности у людей спрашивали о приоритетах в поддержке исследований, например. В эпоху объединенной Европы опросы (упомянутый «Евробарометр») затрагивают еще более сложные темы, вроде этики исследований, воздействия научных достижений на жизнь людей, а последняя мода — «ответственные инновации» — предполагает системное участие граждан в постановке задач, по крайней мере в таких «потребительских» сферах, как медицина и энергетика. Концепция небесспорная, и не все ученые ею довольны, но в ней есть понятный поворот — добиться поддержки населения, максимально вовлекая его в процессы принятия решений. Опросы проводятся при участии и по заказу Еврокомиссии, а их результаты учитываются при формировании государственной политики.
А вот в России сама концепция проверки научной грамотности неясна: что мы хотим узнать? Хорошо ли наши люди помнят, что учили в школе? Будут ли курить на автозаправке и сломают ли себе шею, катаясь на баллоне за машиной? Наверное, научные знания могут помочь человеку меньше подвергать опасности себя и свою семью и в идеале прожить более длинную и качественную жизнь? Но наличие именно таких знаний — а это даже не знания, а тип мышления — проверить крайне сложно, а методики проверки являются предметом споров ученых.
И ВЦИОМ, и «Левада» говорят по большей части не о взаимоотношении россиян с наукой, а о положении науки сейчас и в прошлом. Системы маркетинга науки в России, в отличие от СССР, не существует, поэтому почти никто и не знает о современных научных достижениях, хоть российских, хоть нероссийских. Сходным образом можно объяснить и мнение о «научности» астрологии — был в опросе Левада-центра и такой пункт. 33% россиян считают астрологию научной областью знания, еще 32% — «не очень научной», а твердо уверены в ее ненаучности лишь 24%. Для сравнения, в США 65% уверены в ненаучности астрологии и лишь 5% — в ее научности. Но это не показатель общего уровня образованности: по всем вопросам на проверку знаний американцы показывают очень средние результаты.
Неприятие астрологии в США — это во многом результат пропаганды. Работа NASA, если хотите, потому что завиральные идеи астрологов в итоге могут нанести вред поддержке космических проектов. В России этого мейнстрима просто нет, голос научно-инженерного лобби совсем не слышен. Зато слышны отголоски советской эры: россияне хорошо (и в абсолютных значениях, и в сравнении с другими странами) разбираются в устройстве атомов, происхождении радиации и дрейфе материков — потому что физика и геофизика в СССР стояли во главе угла. Вспомним фильм «Девять дней одного года» с Алексеем Баталовым в главной роли — его анализируют в научных статьях об идеологии технократического общества.
Зато в вопросах об антибиотиках, ГМО и зависимости пола будущего ребенка от генов родителей хромают: биология в СССР была откровенно слабой. Приводимые Левада-центром сравнения данных 2009 и 2018 годов не показывают значительных отличий: судя по всему, современная Россия не генерирует новых смыслов и новой повестки в отношениях науки и общества, мы продолжаем жить по советской инерции. Не идет речь и о влиянии граждан на формирование научных приоритетов — хотя за последние пять лет число желающих на них влиять выросло с 6 до 13% (это уже ВЦИОМ), никаких механизмов обратной связи не создается, и люди скорее отдаляются от науки. Наука же к ним приближается с каждым днем: в мобильных телефонах, индукционных варочных панелях, в виде парктроника или огромного массива данных о здоровом образе жизни и питания, которые могут продлить жизнь без волшебства и таблеток. Но воспринять всю эту информацию все сложнее и сложнее, поэтому неподготовленные и предпочитают астрологию и конспирологические теории: там предлагают простые объяснения. Что мы и видим в опросах.
ОБ АВТОРАХ
Александра Борисова
научный журналист, приглашенный исследователь Университета Рейн-Ваал
Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.
