Милое чудовище
Катерина Мурашова
Психолог Катерина Мурашова предлагает читателям разобраться в непростой семейной истории
Участники дискуссии: Катерина Мурашова, Marina Kurishko
Фото: Jasper Juinen /GettyImages
Давно у нас не было психологических загадок и попыток разобраться в какой-нибудь истории. Давайте сегодня попробуем. Впрочем, это даже не загадка, наверное, а история семьи, как всегда. Но так случилось, что она оказалась совершенно за пределами моей компетенции, поскольку саму проблему теоретическая и практическая российская психология обозначила уже после того, как я получила образование, и многое в этом обозначении осталось для меня спорным и непонятным.
Я человек непугливый, а уж на приеме пугаюсь совсем редко — слишком много всего видела за четверть века практики. Но, как всем известно, не бывает правил без исключений.
Пришли женщина с девочкой девяти лет. Девочку зовут Маша, Мария. Симпатичная, ясно улыбающаяся во все зубы, но какая-то немножко «растрепанная», как будто слегка в стиле ретро.
Девочка поздоровалась, спросила «можно игрушки играть?», получив разрешение, бегло их осмотрела (взгляд не рассеянный, а цепкий, я на это обратила внимание). Но видно, что я сама интересую ее больше. «Какие у вас волосы! Вы их не красите, как все. Это красиво. Можно вас обнять?» Я не люблю чужих прикосновений, но ради установления контакта разрешила. Маша обняла довольно аккуратно, отошла. «Вы меня тестировать будете?» — «Нет, пока не буду».
Я пока ничего не понимала. Женщина ничего не предъявляла, как будто наблюдала. За девочкой? За мной? Мы с Машей еще поговорили. Она рассказала, что учится в третьем классе, не очень хорошо, у нее много троек и двойки даже бывают. Учиться ей трудновато, и еще иногда она «не старается». Подружка у нее только одна, и еще мальчик во дворе, но ему всего семь лет. Живет она с мамой, папой и младшим братиком Сережей. Сейчас в кружки не ходит (налегает на учебу, дополнительно занимается с репетитором по основным предметам и еще английским), но раньше ходила в какой-то аналог «умелых рук» при школе — там лепили, рисовали, делали поделки для мам.
И что?
— Маша, — наконец вступила мать. — Ты помнишь, мы с тобой договаривались?..
— Да, — спокойно откликнулась девочка. — Давай!
Мать достала из сумки и протянула ей PSP. Девочка взяла и, на ходу включая прибор, отправилась в коридор.
Когда она вышла, женщина как будто выдохнула, а на лице ее появилось такое выражение...
Она еще ничего не сказала, а мне уже стало как-то не по себе. Почему-то пришло в голову, что девочка, несмотря на ее вполне здоровый и даже цветущий вид, чем-то смертельно больна и вскоре должна умереть. А может, смертельно больна сама мать (в это, надо сказать, верилось легче)?
— Для моего мужа брак со мной — второй. Маша — его дочь от первого брака, — сказала женщина, назвавшаяся Ритой.
Теперь выдохнула я. Хрестоматийная история: мачеха не ладит с падчерицей. Сейчас будем разбираться.
— Вы сейчас, как все, решите, что я бесчувственное чудовище и придираюсь к бедной сиротке, но мне почти все равно. Мне надо хоть иногда выговориться.
— Давайте не будем забегать вперед. Как давно Маша с вами?
— Три года.
— А ее родная мать?
— Умерла, причем совсем недавно, меньше года назад. Она долго болела, ее пытались лечить... Маша сначала оказалась у бабушки с материнской стороны, но она почти слепая. Бабушка позвонила мужу (он к тому моменту не виделся с бывшей женой и дочерью уже несколько лет, только платил алименты на карточку, они сразу плохо жили и окончательно разошлись, когда Маше был год) и сказала, что либо он дочь забирает, либо она отдает ее в детдом. Он, конечно, посоветовался со мной...
— А вы?
— Мне сразу стало ее безумно жалко. Мать ее... муж мне явно не все сказал, но я так поняла, что она под конец была совершенно асоциальна: алкоголь, наркотики, мужчины... И там же — маленький ребенок. У Маши несколько шрамов, она не рассказывает откуда. И еще... самое может быть страшное... мне сказал врач, когда мы оформляли документы... — Рита замялась.
— Что? — не выдержала я.
— Она была не девственна.
— Шестилетний ребенок?! — ужаснулась я.
Женщина кивнула.
— Мы с мужем согласно решили: конечно, надо ее брать, какой детдом, ребенок и так настрадался. Нашему Сереженьке тогда было полтора годика, я все равно сидела дома, мы подумали: очень удачно, она пойдет в первый класс, я смогу всему ее учить, все контролировать, нормальная семья, побольше любви, ласки и заботы, и она оттает, станет обычным ребенком.
— Насколько я понимаю, ничего из этого не сбылось?
— Сначала я увидела ее вот так же, как вы сейчас. Она была слегка диковата и одновременно прилипчива, но в целом — обычный ребенок. Очень, кстати, самостоятельный: одевалась, раздевалась, рвалась сходить в магазин, могла сама приготовить себе и даже мужу завтрак из того, что было в холодильнике. Категорически не любила причесываться (мы ее сразу коротко подстригли), и гигиена... с этим были серьезные проблемы, но сейчас мы их почти решили, она даже полюбила в ванной сидеть, правда, если ее не понукать, мыться там все равно не будет.
— С чем же возникли трудности?
Женщина сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
— Я боюсь, что она что-то сделает с Сережей, а я тогда убью ее! — не поднимая глаз, выпалила Рита. — И никто мне не верит!
— Я вам верю. Вы боитесь. Но на каком основании?
— Она снаружи ведет себя как почти обычная. Я разговаривала с учительницей: дети Машу недолюбливают: она плохо учится, бывает навязчивой, не чувствует дистанции, несколько раз ее ловили на мелком воровстве. Но у нее действительно в классе есть подружка — глупая неопрятная девочка, то ли киргизка, то ли туркменка. И в целом она в школе тихая и ничем не выделяется. И в кружке так было. И в поликлинике, и в магазине. Но вот уже репетитор, который приходил к нам домой... Сейчас у нас уже третий, они не выдерживают, просто пугаются...
— Что же у вас там происходит-то?
— Истерики на любой запрет. Она воет, швыряет вещи, сама кидается на стены, может разбить себе что-то до крови. Может кинуть что-то в нас. А ведь сейчас школа, надо уроки хоть как-то делать, нельзя без этого. А ей трудно дается, да и не хочется, конечно. Каждый день как на каторге, в выходные только немного отпускает. Ее невозможно приласкать, вообще дотронуться, когда она этого не хочет. Но иногда она сама «виснет», особенно на отце, и тогда от нее практически невозможно избавиться — когда была поменьше, она просто цеплялась за его ноги и волочилась за ним. При этом какой-то извращенный, грязный интерес к человеческой сексуальности. Кукол у нее нет, она их давно порезала на куски. И сейчас иногда потрошит Сережины мягкие игрушки. Старается выбирать его любимые. Один психолог посоветовал мне завести какого-нибудь зверька, чтобы она о нем заботилась. Маша пришла от идеи в восторг, мы купили крысу. Пишут, что маленькие дети быстро забывают, но она о ней действительно заботилась, убирала клетку прямо фанатично, еду, воду, все дела, выпускала ее гулять. А потом однажды крыса просто исчезла. Мы все обыскали. Сережа плакал, а Маша была совершенно спокойна, даже улыбалась, когда папа в поисках застрял под диваном. Я не люблю крыс, но даже сейчас почему-то боюсь думать о судьбе той зверюшки.
Она оскорбляет и угрожает (никогда при отце). Она разбила три моих телефона и потеряла (или иным образом утратила) три своих. Она постоянно и бессмысленно врет. Она ворует вещи, еду и деньги и складывает их в укромных уголках, как животное. Я говорю: я сама дам тебе, попроси, скажи, что тебе нужно. Она меня то ли не слышит, то ли не понимает. Я вообще ее объект. Она стала называть меня мамой на пятый день после того, как у нас появилась. Мне тогда это очень польстило. Теперь мне кажется, что она мне за что-то злобно и изощренно мстит. Однажды я застала ее с приставленным к Сережиному горлу кухонным ножом. Сын при этом выглядел спокойным и даже заинтересованным. У меня почти остановилось сердце. Я швырнула ее об стену, заорала, а она улыбнулась и сказала: а что такого? Мы же играем!
Еще она иногда писает в кровать. Причем не ночью, а утром, когда уже проснулась. Мы ее обследовали — с медицинской точки зрения все в порядке. Я спрашиваю: почему ты не идешь в туалет?! Она отвечает: а мне не хочется из постели вылезать, там снаружи холодно. Муж говорит, что я к ней придираюсь, потому что она мне не родная. Но он экспедитор, часто в командировках. А я-то дома. Наши с мужем отношения из-за нее постепенно портятся. Его родители тоже сначала обвиняли меня: у меня не хватает на бедную девочку терпения, любви, желания ее понять. А потом они взяли внучку на две недели на отдых. Вернули ее молча, ничего никогда про этот отдых не рассказывали и теперь общаются с ней только в присутствии сына. Подозреваю, что огребли они там по полной программе.
— А вы неврологу-то ее показывали? С ее истериками...
— Ну разумеется! И не одному. Ей прописывали массаж, таблетки, электрофорез. Ничего не менялось. И когда я жаловалась, врач обычно смотрел с подозрением: ну нет таких болезней, чтобы вот тут (в школе, в кружке, в поликлинике) ребенок как ребенок, и все запреты соблюдает, и все правила, а вдруг бац — и крышу снесло, что-то у вас там... Я же мачеха! Может, я ее тайком за волосы таскаю и на колени на горох ставлю!
— Не таскаете? — серьезно спросила я.
— Не таскаю, — ответила Рита. — За редчайшим исключением. Одно я вам уже описала. Хотя хочется почти постоянно, признаюсь честно.
— А хорошие моменты бывают?
— Бывают! В том-то и дело! Иногда и поиграет хорошо с Сереженькой, и пятерку принесет, и мне говорит: ты иди, мамочка, полежи, мы тут с братиком приберемся, я сама посуду помою (и приберутся, и помоет). И тут же, буквально через полчаса... Иногда — простите, я понимаю, что это бред, ей девять лет, но уж честно так честно — иногда мне кажется, что она и это делает специально, чтобы я размякла, начала надеяться, и тогда уж потом — ударить побольнее... Я полезла, конечно, в интернет. И там почти сразу нашла 20 пунктов, из них Маше подходили 16. Называется нарушение привязанности. Американцы еще в 1980-х годах установили, а у нас совсем недавно.
— А где же они раньше были?
— Кто? Когда?
— Люди с нарушением привязанности, до 80-х?
— Не знаю. Но мне сразу чуть-чуть полегче стало: все-таки получается, что это не я сволочь, а она — больная. Но ведь моего главного-то страха — за Сережу, за нашу семью вообще — это не отменяет! Часто мне хочется просто схватить Сережу в охапку и бежать куда глаза глядят, пока не поздно. Стыдно признаться, но, кажется, я не убегаю только потому, что бежать мне в сущности некуда: я родом из Вышнего Волочка, моя мама умерла, а папа женился и живет в нашей квартире с молодой женой, и она еще ребенка хочет. Куда мы там с Сережей? Хотя папа единственный на свете, кто мне верит, и говорит: станет невмоготу — хватай сына и приезжай. В интернете мне пишут, что нужно терпение и ласка, и чтобы у нее ко мне постепенно доверие возникло, и дают ссылки на всякие статьи. Учительница в последнее время как-то странно на меня смотрит: я подозреваю, что Маша ей что-то такое про меня наговорила, и она теперь думает, не донести ли в социальные службы. А я себя поймала на мысли: ну, пусть бы уже донесла скорее! Они бы тогда пришли и Машу у нас забрали куда-нибудь! Муж, конечно, скорее всего, тогда от меня уйдет, ну и пускай уже — хоть какое-то решение, а не ужас без конца! Представляете, до чего я дошла! Что же мне делать?!
Я видела, что Рита мне не врет — она видит и понимает ситуацию именно так, как рассказывает. Но что же там у них происходит на самом деле?
— Могу я поговорить с отцом Маши?
— Да, конечно.
* * *
Мужик типа «буратино».
— Да Рита просто устает, сидит дома все время с детьми да на этих дурацких форумах. Напридумывала себе невесть что. Какая Машка больная! Обычная девочка, привязчивая очень, ласковая. Бывает истерит, конечно, да ведь это у всех детей так? Ума небольшого, да зачем женщине ум? Только мешает...
* * *
Я взяла тайм-аут. Стала читать про нарушение привязанности. Чем больше читала, тем меньше понимала. Теоретическая картинка не складывалась упорно, ускользала самая суть. Созревание лимбической системы, классификация нарушений привязанности... Опыта работы с такими случаями у меня нет. Что делать? Признаться Рите, отослать ее к тем, кто понимает (или хоть думает, что понимает, — это дает уверенность), как это устроено, работал с таким детьми?
Я попробовала — это казалось самым честным. Рита разрыдалась и опять стала говорить, что ей никто не верит и даже пожилой психиатр вместо ожидавшихся таблеток сказал: а вы не пробовали просто ее полюбить? В христианском смысле?
«Урыла бы такого психиатра!» — подумала я и опять заколебалась: а вдруг там вообще нет никакого нарушения формирования лимбической системы (или что оно там) и я просто чего-то еще не понимаю, и все можно исправить? И я отказываюсь помочь явно нуждающимся в помощи людям?
* * *
Уважаемые читатели и члены клуба! Как вам кажется, что происходит в семье Риты? Что происходит с Машей? И что можно и нужно сделать, чтобы ситуацию улучшить? Скажу сразу: никакой ключевой информации я от вас не утаила, никаких «скелетов в шкафу» тут нет.
Моя собственная компетенция в таких случаях действительно близка к вашей. Но кто поручится, что мне не придется столкнуться с таким еще и еще раз? Собираем мнения.
В следующий понедельник — продолжение и окончание истории.
