Коррупционный суверенитет: что общего между войной на Украине и «делом Магнитского»?
МИХАИЛ ФИШМАН
Шеф-редактор Slon Magazine
Председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин предложил исключить из Конституции приоритет международных договоров. И как нельзя кстати
Александр Бастрыкин. Фото: PhotoXPress.ru
В вышедшей только что книге Билла Браудера «Красное уведомление» есть такой эпизод. Январь 2006 года: Браудер уже выставлен из страны как «угроза национальной безопасности», но, задействовав свои связи, еще пытается восстановить российскую визу и вернуться обратно. Его помощник звонит заместителю Грефа, тогда министра экономического развития. Помощник рассказывает, что Греф дошел с вопросом о Браудере аж до самого главы ФСБ Патрушева, но тот порекомендовал ему держаться от этого дела подальше и не совать нос в чужие дела.
Потом юрист Сергей Магнитский раскрыл схему, по которой через украденные у фонда Браудера фирмы из казны под видом возвращения налога на прибыль были выведены $230 млн. В 2009 году его убили в тюрьме, а в 2013-м – посмертно осудили за уход от налогов и кражу казенных средств. Приговорили заочно и Билла Браудера. А еще через год началась украинская война, и Николай Патрушев стал одним из главных ее идеологов, примерно раз в месяц публикуя в «Российской газете» одну и ту же статью о том, как Мадлен Олбрайт хочет украсть Сибирь. Агентство Bloomberg утверждает, что он входит в узкое военное политбюро Путина.
Совпадение? Нет, конечно, вполне естественно для главы ФСБ стать адвокатом ястребиной политики. Интересно вот что: при желании можно обнаружить вполне показательные аналогии между аннексией Крыма, плавно перетекшей в украинскую войну, и делом фонда Hermitage Capital, плавно перетекшим в «дело Магнитского». Обе операции, по замыслу, должны были пройти относительно гладко: Запад, как предполагалось, не будет сильно возмущен Крымом, а афера с возвращением налогов не должна была быть раскрыта. И когда скандал, как принято говорить, вышел на международный уровень, реакция тоже получилась одна и та же. Бывшие хозяева (и Крыма, и активов Hermitage) были обвинены в преступном сговоре – с теми, кто, обнаружив пропажу, слишком сильно оказался ею возмущен.
И, будто бы вместе со мной размышляя о том же самом, глава Следственного комитета Александр Бастрыкин предложил исключить из Конституции принцип приоритета международных норм права над национальными – на том основании, что принцип этот «работает против интересов России и умело используется западными оппонентами». Это очень логичная и своевременная идея, потому что к войне и окончательному разрыву с Западом Россия подошла с солидным багажом скандалов не столь значительных, но работающих по той же схеме, которую мы сегодня наблюдаем на Украине: покушения на чужую собственность, жизнь, свободу одно за другим становятся предметом внешних разбирательств и санкций, и каждый раз эти разбирательства приходится объявлять покушением на национальный суверенитет и попыткой украсть Сибирь.
Проблема, в которую Владимир Путин все отчетливее упирался еще до событий на Украине, заключается в несовместимости внутренних порядков ведения бизнеса, проще говоря, торжествующей коррупции, и правил глобального рынка. Еще не был выкинут в мусорное ведро Будапештский меморандум (а вместе с ним, кстати, и ратифицированный в марте 1999 года «Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между РФ и Украиной», признающий нерушимость ее границ), а стокгольмский арбитраж уже обязал российское правительство компенсировать потери испанских инвесторов от «дела ЮКОСа», и исполнить это решение было очевидным образом невозможно.
Затем к точно такому же выводу пришел арбитражный суд в Гааге, присудив России за «дело ЮКОСа» 50-миллиардный штраф за нарушение Энергетической хартии. Суд в Гааге пришел бы к такому выводу в любом случае, зато теперь, после Крыма и Донбасса, претензии по этому производству можно объяснить тем, что Мадлен Олбрайт хочет украсть Сибирь, а следовательно – см. пункт №1 от Александра Бастрыкина.
Вне зависимости от войны на Украине Верховный суд уже давно и спокойно игнорирует решение Страсбургского суда, постановившего, что в соответствии с российским законом (!) Ходорковскому и Лебедеву не могли быть начислены 17 млрд рублей налогов. Дело это, можно сказать, внутреннее: верховносудейская Фемида затянула потуже повязку на глазах только для того, чтобы Лебедев продолжал сидеть в заложниках и не мог выехать из России, а Ходорковский, наоборот, въехать, но, поскольку Россия пока еще член Совета Европы, оно все сильнее искрит и на международном направлении.
Еще раньше было проигнорировано решение ЕСПЧ о неправосудности приговора Алексею Пичугину. В 2013 году Кремль с легкостью и без колебаний отказался реагировать на вердикт Морского трибунала ООН по нидерландскому иску в связи с делом Arctic Sunrise. В ответ на просьбу экстрадировать в Британию Андрея Лугового по обвинению в убийстве сам Луговой был отправлен в Думу, а государственная пропаганда и Следственный комитет перевели стрелки на Березовского. Тем временем прямо в эти дни в ходе процесса в Лондоне выясняется, что обвинение готово представить живого свидетеля, который наблюдал, как планировалось отравление Литвиненко. А благодаря лоббистским усилиям Билла Браудера смерть Магнитского привела – опять-таки еще до Крыма – к появлению целого санкционного закона в США, который пришел на смену поправке Джексона – Веника и обсуждается теперь и в европейских парламентах.
Не все перечисленные примеры буквально связаны с экономической коррупцией как таковой, но все так или иначе объясняются криминализацией государства и склонностью к нелегальному насилию, свойственной его силовым институтам, в какой бы роли они ни выступали – рейдеров, охранителей экономической ренты или корпоративных мстителей. И это исключительно важный фактор.
Украинский конфликт принято, и это вполне разумно, объяснять эксцессами неуправляемого авторитарного мышления: теорией заговора, иррациональным страхом революции, назревшей необходимостью мобилизовать широкие массы на фоне падающей экономики и т.п. Очевидно, что так и есть: каждое авторитарное мышление несчастливо по-своему, и вот конкретно этому приспичило открыть украинский фронт. Но дело не только в этом – у разрыва с Западом, несомненно, есть и объективные факторы. Их много, и один из них – коррупция. Коррупция опасна сама по себе: она разлагает институты, искажает мотивацию у чиновников, деформирует систему управления и много чего еще. Если посмотреть на карту современных войн, то все они начаты коррумпированными режимами.
Но проблема, как мы видим, еще и в том, что коррупция, особенно переходя в новое качество и мутируя в бандитизм, неизбежно понуждает оборонять суверенитет собственного управляемого правосудия от глобального. И чем шире набухает пузырь претензий обеих систем друг к другу, чем сложнее им разобраться между собой, с кем же они имеют дело в одном и том же случае – с грабителем или его жертвой, депутатом Думы или обвиняемым в убийстве, – и чем дороже в итоге обходится бюджету суверенитет национальной юриспруденции, тем сильнее искушение заключить, что все дело, конечно, в том, что Мадлен Олбрайт хочет украсть Сибирь и решительным жестом разрубить гордиев узел накопившихся противоречий. В мирное время предложенная Александром Бастрыкиным конституционная реформа повисла бы в воздухе неуклюжим и диким жестом, а в военное выглядит естественным и необходимым укреплением оборонительных рубежей.
В финале своей книги Билл Браудер описывает суд над ним и над Сергеем Магнитским в июле 2013 года. Небольшая судебная комната, судья, два прокурора, два защитника, заботливо предоставленные государством, и пустая клетка: один подсудимый четыре года как убит в тюрьме, а второго уже отказался разыскивать Интерпол. Оба приговорены к девяти годам тюрьмы. Идеальный пример работы суверенного правосудия, которому не в состоянии помешать никакие нормы международного права.
