Сэм Грин: россияне не пассивны, а агрессивно неподвижны
10 ноября в «Международном Мемориале» представили книгу Сэма Грина, директора Института России при Лондонском королевском колледже, «Москва в движении: власть и оппозиция в путинской России» (Moscow in Movement: Power & Opposition in Putin’s Russia). Автор подходит к проблемам политической и гражданской активности с новой для исследователей этой темы стороны: нет, россияне не пассивны. Просто они существуют в системе ячеек, где выход за пределы отвоеванного пространства представляет опасность. Выбитый из привычной среды, россиянин оказывается бесправным. Собеседником Сэма Грина выступила политолог Татьяна Ворожейкина. Мы приводим материалы встречи в сокращении.
Сэм Грин, директор Института России при Лондонском королевском колледже
Я хочу поблагодарить всех, кто помогал мне работать над книгой, и сразу извиниться: она ведь ориентирована скорее на англоязычного, причем академического читателя, и ее цель – дать ему представление о природе отношений, сложившихся за время правления Путина между российским обществом и государством. Изначально проект назывался «Россия в движении», но потом был сужен до «Москва в движении», так как большинство описываемых кейсов происходили в Москве. Это попытка разобраться в тематике российского гражданского общества не так, как это делалось во многих классических работах, а с помощью конкретной теории общественных движений. И тут я дам ссылку на книгу “Power in Movement: Social Movements and Contentious Politics” Сидни Тарроу, чей метод взял за основу. Здесь общественное движение – сложно взаимодействие между людьми и государством в течение времени, попытка государства понять граждан, граждан – понять государство и себя, осознать границы собственного гражданства, попытка государства осознать границы своей власти.
Один из ключевых тезисов книги касается приватизации власти.
В классической теории права закон наделяет властью гражданина и связывает чиновника, и первый имеет право прийти ко второму, чтобы получить причитающееся. В среде без работающих институтов все наоборот: закон наделяет властью чиновника и связывает гражданина. Право превращается из общественного блага в частный товар, в результат не общественного договора, а частного торга.
А это означает, что положение каждого жителя страны является результатом не той институциональной среды, в которой он живет, а индивидуальных усилий, которые он сумел приложить.
Поэтому право российского гражданина, по моему убеждению, существует только и ровно там, где он смог это право создать, наращивать, беречь и применять. Стоит шагнуть в другую среду, и гражданин становится бесправным и безвластным. Именно поэтому когда-то на страницах Pro et Contra я писал, что российский человек, в отличие от того, что о нем очень долго писали западные политологи и социологи, не пассивен, а агрессивно неподвижен.
Это не чисто семантическая разница, а результат того, о чем я говорю: если привычная среда – единственное место, где он может применить созданное им право, любое движение представляет для него опасность.
В книге же я показываю, что люди способны действовать в том случае, когда власть создает угрозу для их благосостояния и пытается их подвинуть. В ней разбираются кейсы, связанные с правами человека, с угрозой окружающей среде, материальными правами и прочим. Книга заканчивается предположением – чем меньше у властей останется пространства для маневра на своей территории, тем сильнее она начнет двигать общество. И ни у кого не должно быть иллюзий относительно способности общества на реакцию.
Татьяна Ворожейкина, политолог
Сэм сказал, что книга написала не для нас, но он поскромничал. Лично мне было очень интересно ее читать. В определенном отношении она уникальна, потому что сочетает взгляд извне, ведь Сэм иностранец, и взгляд изнутри, поскольку он здесь долго жил и многие вещи понимает не хуже нас. Я довольно долго занималась этими сюжетами, но для меня в книге оказалось много новых поворотов, заставивших меня усомниться в некоторых из собственных ключевых тезисов, я об этом скажу.
Особенно хочу отметить теоретическую главу о гражданском обществе. Хотя в ней Сэм не упоминает Грамши, в конце, в выводах, он говорит – пафос его книги в том, чтобы вновь обратиться и подчеркнуть важность дограмшианского понимания гражданского общества как некой сферы, опосредующей отношения индивида и государства, а не только как некой горизонтальной структуры.
Первое, что следует подчеркнуть, цель книги – поставить под сомнение общепринятый взгляд на гражданское общество в России как на очень слабое. А поскольку я этот взгляд разделяю, скажу, что мне был интересен способ, который Сэм предлагает. Чтобы понять потенциал гражданского общества, он предлагает посмотреть на исключения. Не констатировать, что российские люди не способны объединяться и быть гражданами, а изучить те случаи, когда у них это получается. Кейсы, рассматриваемые в книге, связаны с правозащитной деятельностью, защитой жилищных прав, а еще это движение автомобилистов, которое Сэм считает наиболее успешным по достижениям. Солдатских матерей он тоже упоминает как хороший пример, но не разбирает подробно.
Однако сам метод – изучить исключения, чтобы понять, откуда берется правило, – это выход из тупика, куда мы в последнее время зашли. Тупик выглядит как констатация: у нас нет гражданского общества и не может быть по таким-то причинам.
А Сэм подробно часть из этих резонов разбирает.
Далее. Рассмотрение гражданского общества как процесса взаимодействия людей и власти без попытки свести его к набору НКО, вообще акторам и институтам. Государство и гражданское общество, по Сэму Грину, это континуум, и формирование последнего зависит от того, какой тип государства здесь складывается и как социальные движения вступают или не вступают с ним взаимодействие. Сэм предлагает собственное определение гражданского общества, и это тоже большая смелость. Я попытаюсь его перевести: это ненасильственные средства, с помощью которых индивиды стремятся коллективно обеспечить свой суверенитет по отношению к государству. То есть смысл его деятельности в том, чтоб институты определялись правом и находились на службе у общества. Отсюда важный вывод: гражданское общество в России не может быть сформировано без изменения государства. О государстве скажу позже, но как человек, все время защищавший теорию неполитической природы гражданского общества, как раз здесь я столкнулась с сомнениями. Я всегда исходила из другого определения: гражданское общество – неполитическая публичная сфера, где действуют независимые по отношению к государству ассоциации и индивид.
Эта давняя дискуссия, и она не является исключительно теоретической. Возьмем Бразилию и Мексиму как успешные случаи демонтажа авторитарной системы в Латинской Америке – демонтажу предшествовало становление сильного и энергичного гражданского общества. А в России, на мой взгляд, феномен, ослабивший и государство, и демократическую реформу, и гражданское общество, было то, что гражданские активисты конца восьмидесятых годов оказались так или иначе втянуты в становящуюся политическую систему, а потому благополучно вышвырнуты. И не получилось ни государства, ни гражданского общества, интеграция не удалась. Сошлюсь здесь на Вацлава Гавела – важнейшие изменения в авторитарных режимах происходят в неполитической сфере. Но я согласна с Сэмом в том, что без изменения типа взаимодействия с государством полнокровное гражданское общество не развивается, и таким образом политический аспект его деятельности безусловен.
В поддержку своего подхода Сэм приводит теорию социальных движений, направленную на то, чтобы понять, как люди организуются в связи с теми или иными действиями или бездействием государства. Это первый узел проблем – где собственно находится гражданское общество по отношению к государству.
Сэм красноречиво и убедительно подчеркивает связь политических протестов 2011– 2012 годов с предыдущими процессами самоорганизации общества, часть из них он анализирует. С моей точки зрения, следовало бы добавить экологические движения и движения в защиту городской среды, несводимые к борьбе за жилищные права.
В этой сфере находятся корни политической мобилизации. Но здесь вопрос: а как она возникла? Мы ведь прекрасно помним, что политическая мобилизация был вызвана политическими проблемами, а именно одной конкретной – фальсификацией выборов. Люди, которые в 2007–2008 годах плевали на результаты выборов, вдруг ими озаботились.
Дальше возникла литература, в том числе исследование Дениса Волкова о том, кто составлял протест и как он взаимодействовал с общественным ассоциациями, но для меня вопрос остается открытым. Потому что масштаб политической мобилизации несопоставим с масштабом социальной мобилизации и самоорганизации, которая началась в 2005 году. Это был скачок, несомненно, и он был связан с гражданским обществом, но как именно, – я лично не понимаю. Потому что, по идее, политическая фальсификация не должна была вызвать такой колоссальный протест. Я не нашла ответа на этот вопрос и в книге Сэма.
Третий момент – изучение природы государства в России и трансформации, шедшей с конца 1980-х до наших дней. Глава называется очень удачно – «Потемкинская революция». Весь процесс он окрестил таким образом, и его суть в том, что никакой демократизации не было, а было переформатирование элит в пользовании клубными благами. Элитные требования росли, ресурсов было мало, плюс существовали идеологические и институциональные органичители. Сэм видит корни распада СССР (не страны, а именно режима) внутри элит. Происходит изменение типа пользования клубными благами. Позже Путин монополизирует контроль и над элитами, и над их доступом к благам, говоря о том, что допущены к ним будут только послушные. Путин реликтивизирует право собственности – теперь собственность очень легко отобрать у тех, кто не соответствует требованиям. Сэм считает, и я в этом с ним не совсем согласна, что путинское правление, по крайней мере после двух сроков, не было полностью авторитарным, персоналистским, а сам Путин выступал как легитиматор режима и арбитр.
Естественно, вся украинская история осталась за пределами книги, она произошла после завершения работы над ней. Но Николай Петров в Pro et Contra очень убедительно доказывает, что логика Украины и Крыма – это логика внутреннего развития, поступательной монополизации контроля экономического, социального, политического и так далее, при котором иного пути не было.
Тезис Петрова в том, что период демократической легитимации кончился, и режим перешел к военной или псевдовоенной легитимации. Мой вопрос – в какой мере изменения этого года подготовлены внутренней эволюцией режима и его систем контроля?
Еще один момент – ресурсное проклятие. В неинституционализированной среде доступ к нефти и газу заставляет элиты ориентироваться на совершенно недемократические и не опирающиеся на внешнюю легитимацию способы перераспределения богатства. Его делают зависимым от одного центра, авторитарного режима. Невозможность существования значительно части регионов независимо от перераспределяющего ренту государства и отсутствие независимых экономических источников приводит к отсутствию независимых экономических групп. Люди ищут частные стратегии приспособления. Этот тип экономического развития, на котором держится государство, является разрушительным для общества.
И последнее. Идея Сэма в том, что гражданское общество формируется во взаимодействии с государством. Сэм показывает, что неопределенность выгодна элитам, находящимся внутри клуба, именно она оказывается источником устойчивости системы. Деинституциализированное состояние не рассматривается как переходное, напротив, оно расценивается как имманентное свойство этого режима. В то же время основной посыл книги – воздействие общества на государство с целью институциализации. Непонятно, как оно может проходить мирным путем.
Сэм Грин
Институты не построились за двадцать с лишним лет, а жизнь все это время продолжалась, люди привыкли, и эта неустойчивость воспринимается как источник благосостояния. Поэтому любые попытки институционализации (в том или ином направлении) встречают сопротивление. В этом одна из причин Болотной. Фальсификация выборов здесь вторая причина. Первая – в депрессии. Да, никогда не было свободных выборов, но сохранялась надежда на то, что завтра будет лучше, чем вчера. И вот наступает политический момент, когда правитель говорит: завтра будет таким же, как вчера, и впереди 12 лет таких завтра. Это все меняет.
