Системные партии: упущенные шансы или новые надежды

Александр Кынев

Иллюстрация: Павел Кучински

Одна из немногих интриг предстоящих 14 сентября региональных и местных выборов заключается в том, сумеют ли так называемые системные (этим странным термином у нас называют партии, представленные в Госдуме РФ) партии выйти из полосы электоральных неудач 2012–2013 годов, последовавших после явной дезорганизации и деморализации, наступившей за бурными событиями конца 2011–2012 года. Вместо спокойного существования в условиях малопартийной системы нулевых, которое позволяло зачастую получать протестные голоса, даже порой почти ничего не делая на выборах, они оказались в условиях крайне неприятной дилеммы: или начинать реальную борьбу за протестные голоса с новыми проектами, или окончательно превращаться в подобие филиала «партии власти», таким образом утрачивая прежние амбиции и политический статус.

До 2011-го: управляемая партийность, приведшая к стратегии «голосуй за любую другую партию»

2000-е были для системных партий воистину золотым временем во всех смыслах этого слова. Именно они стали главными выгодополучателями постоянного сокращения числа разрешенных партий в сочетании со все более массовым принудительным внедрением партсписков. Принудительная партизация 2000-х, как известно, начиналась из-за двух основных причин. Во-первых, через принудительное введение в региональные выборы выборов по партспискам центр дополнительно ослаблял региональные власти, так как таким образом, помимо всех иных вертикалей (силовых, корпоративных и т.д.), выстраивалась также вертикаль партийная (партии регистрировались только на федеральном уровне и в теории усиливали влияние центра на региональную общественную жизнь). Во-вторых, фактически через контроль государства над партийной бюрократией оно пыталось тем самым усилить контроль и над составом депутатского корпуса. Именно для упрощения этого контроля число партий постоянно сокращалось (до минимума в семь партий с весны 2009 года).

Как и прогнозировали эксперты, формальное превращение крайне слабых и зачастую фиктивных партий в результате реформ 2000-х годов в навязанных государством посредников для участия в выборах несло существенные коррупционные риски коммерциализации партий. Как и ожидалось, стала происходить активная диффузия региональных отделений большинства партий, чья идеологическая самоидентификация и ранее была во многом слабовыраженной по институциональным причинам. Этот процесс неизбежно отражался в том числе и на партиях, имевших исторически более выраженные идеологически сплоченные электоральные ядра (в частности, на КПРФ и либеральных партиях). Массовый приток во все сохранившиеся партии кандидатов, мотивированных в первую очередь не общностью взглядов, а потребностью избраться, повсеместно (и в регионах в том числе) привел к тому, что в образе конкретных партий стали зачастую нивелироваться и определяться прежде всего не ее формальной федеральной позицией. Элитная группа или лидер стали доминировать над самой партией на региональных выборах. Миграции представителей местных элитных групп и политиков между формально идеологически разными партиями стали нормой, и именно они во многом определяли результаты региональных выборов с точки зрения результатов конкретного партийного списка. Федеральный образ партии и ее удачных федеральных имиджевых ходов играл роль вспомогательного фактора, и удачное сочетание обоих элементов – федерального образа партии и персональной поддержки конкретных политиков –  в большинстве случаев было главным фактором электорального успеха.

При этом побочным эффектом этой ограниченной конкуренции стала концентрация протестных голосов вокруг немногих оставшихся партий. Причем диффузия партий его еще больше ускоряла, так как вела к постепенной утрате связанных с конкретными партиями стереотипов и предубеждений (особенно это ярко проявилось на эволюции образа кандидатов и электоральных результатах КПРФ) и снятию психологических барьеров при голосовании протестно ориентированного избирателя за самые разные партии, облегчила формирование в качестве базовой электоральной стратегии оппозиции к 2010–2011 годам в виде принципа «голосуй за любую другую партию». Фактически основной дискурс к 2011 году определялся не межпартийными идеологическими разногласиями, а разделением между сторонниками власти и конформистами с одной стороны и сторонниками более конкурентной политической системы и более диверсифицированной системы власти – с другой. Выборы превращались, по сути, в референдум по отношению к формальной «партии власти». Это не отменяет того факта, что ряд местных элитных групп диверсифицировали политические риски, одновременно делегируя своих представителей как в партию власти, так и в альтернативные проекты, и партия, которая в одном регионе могла играть роль местной оппозиции, в другом являлась союзником местной власти.

Несомненно, подобная партийная система отчасти носила эфемерный характер и была далека от традиционных европейских представлений о политических партиях. Наличие запроса избирателей на перемены и недовольство существующим в регионе или стране политическим режимом очевидным образом по совершенно прагматическим причинам вынуждало даже подобные, собранные из местных элитных групп с разнообразными интересами, сильно коммерционализированные партии вести себя так, чтобы добиваться электоральной поддержки, вело к их политизации. И чем выше был уровень этой поддержки, тем более независимо от власти могли позволить себя вести даже слабые партии. Наиболее показательна эволюция поведения «Справедливой России» на выборах 2007 и 2011 годов. В действительности другого пути эволюции партий в условиях авторитарного режима не было, и рассчитывать, что каким-то мистическим образом внезапно откуда-то возникнут «настоящие» партии, вне привычных институциональных площадок в виде выборов и представительных органов власти, было бы просто наивно.

Важно отметить еще одну деталь: прагматически обусловленный кадровый приток в альтернативные «партии власти» тоже во многом определялся испорченными отношениями с властью и обидами на нее местных элитных групп и конкретных политиков. В первую очередь местные элитные группы всегда ищут места в самой престижной партии – «партии власти», и идут в другие проекты обычно либо потому, что в «партию власти» не пустили, или не могут по причине различных противоречий и конфликтов. Далеко не всегда, приходя в политику, граждане имеют сложившиеся политические взгляды. Часто начинается все с простого недовольства конкретными решениями и нарушением личных прав и интересов, и уже в процессе ответа на вопрос, а что может быть взаимен – формулируется нечто более близкое к четкой политической позиции. То есть в процессе политической деятельности политические взгляды вполне могут появляться и эволюционировать.

Насколько способны собранные из прагматических соображений партии превращаться в реально сплоченные команды? Этот процесс прямо пропорционален уровню кадровой стабильности в партии (речь, конечно, о кадровой стабильности тех, кто реально работает, а не о стабильности из статистов). Если в партии происходит постоянная непрерывная ротация, да еще и на фоне невнятной и эклектичной позиции, шансов на формирование сплоченной команды почти нет. Кстати, на региональных уровнях максимальным уровнем непрерывной ротации местного менеджмента отличается ЛДПР. В ходе совместной деятельности происходит постепенное сглаживание внутренних противоречий, формирование общих взглядов и принципов, и те, кто не вписывается в этот процесс, просто уходят в другие проекты. Поэтому даже собранные эклектичным путем группы могут превращаться со временем в настоящие политические команды, если только к следующим выборам соблазн передать места кому-то более состоятельному не приведет к тому, что хозяева партийной печати просто передадут региональную организацию в другие руки и все начнется заново.

В таком виде эта система постепенно эволюционировала к 2011 году, находясь под явным влиянием меняющихся общественных настроений. Сыграла свою роль на институциональном усилении системных партий и электоральная политика президента РФ Медведева в 2009–2010 годах, главными выигравшими от которой они как раз и стали (защита получения прав фракции в региональных парламентах даже при одном депутате; «утешительные мандаты» партиям, набравшим от 5% до 7%; принудительное расширение внедрения партсписков на местных выборах). Возможно, фактически защищая интересы системных партий, тогдашний президент просто пытался расширить свою политическую опору. Дополнительным фактором этой политики могло также быть стремление подобными уступками затормозить общую эволюцию политической системы.

2011-й: почему не был использован шанс

К 2011 году влияние системных партий неуклонно росло, и именно с их эволюцией были связаны надежды многих на мирную трансформацию политического режима из авторитарного в демократический. Постепенная эволюция зависящих от авторитарного режима партий-сателлитов (или, говоря иначе, мутация сателлитов) в самостоятельные проекты наблюдалась в истории неоднократно, и именно они часто служили площадкой для формирования поставторитарных правительств. И казалось, что и сами системные партии готовы к этому сценарию: в 2010–2011 годах, чувствуя изменение общественных настроений, все более бойцово вели себя и коммунисты, и эсеры.

Однако, как показали события зимы 2011/12 года, бывшие главными бенефициарами стратегии «голосуй за любую другую партию», системные партии оказались не готовы к столь резкому изменению политической ситуации и не имели лидеров, готовых идти вперед до конца. Голосования в Госдуме 2012 года показывали процесс очевидной внутренней ломки, связанной с противоречиями тех, кто был ближе к протестному движению, и ярко выраженных лоялистов. Еще летом 2012 года альтернативные «Единой России» в Госдуме РФ депутаты активно боролись против реакционных законопроектов, устраивали «итальянскую забастовку», но к осени 2012-го произошел перелом, о закулисных причинах которого можно только догадываться. К примеру, если весной 2012 года «Справедливая Россия» еще изгоняла из своих рядов лоялистов, голосовавших за утверждение правительства, то уже в конце года началась борьба с «излишними оппозиционерами».

Неспособность системных занять в новых условиях четкую позицию стала серьезным ударом по их электоральным позициям. На это наложилось изменение электоральной политики власти и ставка на регистрацию большого числа партий, явно направленная против стратегии «голосуй за любую другую партию». Не меньшим ударом по системным партиям стало стимулирование властью парламентских партий к поддержке ряда одиозных инициатив в Госдуме в 2012–2013 годах, что вело к их дискредитации среди протестно настроенного избирателя. Очевидно, что это делалось сознательно, ведь формально голосов «Единой России» хватало для принятия всех одиозных законопроектов, но было сделано все, чтобы вся системная оппозиция стала в глазах избирателей «одним мирром мазанной». Более того, в ряде случаев системные партии не просто голосовали за все одиозные инициативы, но именно их представителей формально делали их инициаторами. Чтобы принудить системные партии к этому фактически политическому самоуничижению, использовался как кнут (дела Гудкова, Пономарева и т.д.), так и пряник (раздача ряда постов губернаторов).

Подобное «удушение в объятиях» давало повод упрекать системную оппозицию в том, что она от власти ничем не отличается. Таким образом, совершая, как им, возможно, казалось, тактическую сделку под влиянием различных факторов, лидеры парламентских партий совершили стратегическую ошибку. При этом провластный электорат взамен во многом утраченного протестного они по определению получить не могли. Более того, против них начали активно работать спойлеры. Причем этого власти было мало, работать против системных партий стала масса новых партий-спойлеров: одни просто откалывали конкретные целевые группы избирателей (например, пенсионеров или экологов), у других была цель запутать избирателя схожими названиями (КПСС, «Коммунисты России», «За справедливость!» и т.д.).

В результате системные партии оказались под двойным ударом. С одной стороны, власть так стала бояться их мутации, что явно переусердствовала в 2012–2013 годах в их ослаблении и дискредитации. С другой стороны, активно отбирать их голоса стали не только фейковые, но и реальные новые политические проекты. Проще говоря, они стали терять голоса всех тех, кто ранее голосовал из них от безысходности не потому, что является их сторонником, а просто потому, что больше не за кого голосовать. Как следствие, появление множества новых партий и альтернативных возможностей участия в выборах для местных элит выборы 2013 года показали начавшийся активный кадровый отток из всех системных партий, которые стали стремительно терять своих региональных партнеров. Практически все они оказались в глубоком кризисе. Усиливалось ощущение, что старые партии боятся новых партий и политиков больше, чем власти, которая хоть и держала их в черном теле и постоянно била по рукам, «чтобы знали свое вместе», но была понятна, и отношения с которой были привычными и отстроенными.

При этом качество поддержки самой партии власти существенно ухудшилось, о чем в первую очередь говорит явка, которая опустилась до критического уровня (и общая дискредитация образа системной оппозиции в глазах избирателей также могла сыграть в этом свою роль). На выборах 2013 года системные оппозиционные партии по сравнению с декабрем 2011-го почти везде существенно потеряли: при этом формально КПРФ сохранила позиции второй партии, хотя в ряде случаев «Коммунисты России» и КПСС отщипывали у нее весьма серьезный процент голосов (но даже с учетом их общий процент оказывался ниже уровня 2011-го). Списки партии «Справедливая Россия» на выборах в региональные парламенты прошли в девяти регионах, провалились в семи; на выборах в горсоветы региональных центров она прошла в 9 случаях из 12. В некоторых случаях за два года процент за партию упал в два и более раз. ЛДПР также сочетала успех в одних регионах и городах с провалами на других территориях. Она прошла в 11 региональных парламентов из 16 и в 10 горсоветов региональных центров.

2014-й: попытки реанимации

Появление новых партий и проектов (Алексей Навальный, Глеб Фетисов и т.д.) и возвращение в публичную политику тех, кому де-факто было запрещено ею заниматься после 2007 года (Евгений Ройзман, Владимир Рыжков), – их общий растущий, пусть и небольшой успех на выборах 2013-го напугал не только старые партии, но и саму власть. Вероятно, после сентябрьских выборов 2013 года у кураторов внутренней политики возникло устойчивое ощущение, что в борьбе со старыми партиями, чтобы наказать их за 2011-й, палка оказалась перегнута и стабильность привычной властям политсистемы была под угрозой. Новые проекты стали казаться еще более опасными.

В результате начинается новый поворот электоральной политики государства. С одной стороны, попытка в целом снизить влияние в политсистеме любых партий (снижение обязательной доли депутатов, избираемых по партспискам, на выборах всех уровней). С другой – попытка вернуть привилегированное положение старым партиям при одновременном создании новым партиям максимальных сложностей при регистрации кандидатов и личных проблем наиболее активным новым фигурам. Кроме того, на выборах 2014 года резко снижается ставка власти на раскрутку работающих против старых партий проектов-спойлеров. Не просто уменьшается число выдвижения на выборах списков КПСС, «Коммунистов России» и т.д. и т.п., но даже многие выдвинутые этими партиями, ранее негласно поддерживаемыми властями, списки в итоге получают отказ в регистрации. К примеру, «Коммунисты России» не попадают на выборы в Республике Алтай, Кабардино-Балкарии, Тульской области; КПСС получает отказ в Татарстане, Хабаровском крае, Ненецком автономном округе; Трудовая партия в Татарстане и Марий Эл; Российская партия пенсионеров за справедливость – в Волгоградской области; партии «За справедливость!» и «Рожденные в СССР» получают отказ в Кабардино-Балкарии и т.д.

Насколько возможно, власти теперь пытаются притормозить процесс изменений в политической системе, поставить его под максимальный контроль. Явно во властных кругах есть небеспочвенные опасения, что новые партии, участвуя в выборах, будут отнимать голоса не только у партий «лояльной оппозиции», но и у партии власти. Однако очевидно, что данные меры все равно не в состоянии остановить процесс фактического разрушения старых партий в прежнем виде (в лучшем случае его притормозить). Это значит, что власти, скорее всего, сами попытаются перезагрузить старые партии, и если это не получится, предложить избирателю управляемые ими свои новые проекты (что может комбинироваться с управляемой перезагрузкой старых партий). Косвенным признаком понимания этого может служить принятие закона о выделении в Совете Федерации дополнительных мест, на которые будет производиться назначение президентом РФ. Вполне вероятно, что они могут быть использованы для обеспечения лидеров старых системных партий гарантированными должностями в условиях неизбежности их реформирования и перезапуска, к чему, вероятно, ведется подготовка.

В результате системные партии на выборах 2014 года формально находятся в лучшем положении, чем в 2013-м. Однако большой вопрос, поможет ли им это. Мало оставаться монополистами, надо хоть как-то мотивировать за себя голосовать. В условиях исчезновения для многих избирателей разницы в образах самой власти и условной системной оппозиции многие вместо возвращения к поведению по принципу «голосуй за любую другую партию» могут решить голосовать ногами, то есть вообще не принимать участия в выборах. Кроме того, даже возвращение к политике фактического принуждения к выдвижению от системных партий работает скорее не на сохранение партий именно как партий, а на сохранение партийного посреднического бизнеса по выдвижению кандидатов на выборах, то есть защищает больше не партии, а партийную бюрократию. Сейчас старым системным партиям остается уповать либо на силу инерции, либо пытаться найти новых лидеров и/или открыть новое политическое дыхание, что почти наверняка потребует политической радикализации и усиления политической самостоятельности. Однако пока вместо усиления политической самостоятельности мы видим, наоборот, усиление лоялизма, и зачастую стремление поддерживать политику федеральной власти сильнее, чем сама формальная партия власти. Ответ на вопрос об эффектах такой стратегии осталось ждать недолго.

Допустим, старым партиям удастся переломить негативные для себя электоральные тенденции. Значит ли это, что сценарий «мутации сателлитов», концентрации вокруг них протеста может вернуться? Как представляется, вероятность этого невысока (во всяком случае, для системных партий в их нынешнем виде). Шанс 2011–2012 годов они упустили, и вряд ли история даст им его снова. Историческая роль партий-сателлитов при переменах почти всегда роль буфера между старой авторитарной властью и новой, реформаторской. Обычно их временный приход к власти нужен именно на период того, чтобы успели появиться и заявить о себе новые лидеры, которые затем их и сменяют. Новая волна лидеров уже стала появляться (независимо от того, что часть из них находится под жестким прессингом или даже арестом), при этом ощущение того, что системная оппозиция хоть в чем-то оппонирует власти и может проводить иную политику, настолько ослабло, что сомнительно, что они смогут в новой политической конъюнктуре объединить значительную часть протестных голосов даже по принципу «меньшего зла». Шансы на возрождение политической роли старых системных партий упали прямо пропорционально шансам на эволюционное обновление политической системы. Когда деградирует система политических институтов в целом, то деградируют и ее отдельные составляющие.

http://slon.ru/russia/sistemnye_parti-1148905.xhtml