«Мы обречены? Посмотрим». Кто и как продолжает борьбу в России

Кажется, они еще не знают, что обречены. Хотя вполне осознают, что должны совершить невозможное. Ведь собрать пять тысяч подписей за выдвижение в депутаты Мосгордумы Любови Соболь за двадцать шесть дней – это же совершенно невозможно. Ведь если бы это было возможно, власти тут же придумали бы, что оппозиционному кандидату надо собрать все десять тысяч. Это ж ясно как божий день

ТЕКСТ: Максим Котин

Фото: twitter.com/komandasobol

Чтобы совершить невозможное, эти психи собираются в кафе «Мармелад» на Шаболовской. Сначала собирались в «Кофе-хаузе», но там много народу – и цены. А в «Мармеладе» цены не цены почти и никого нет.

Чаю с мятой, впрочем, тоже. Официант без лишних формальностей так и говорит: «Кто чай с мятой заказывал? Нету мяты».

Никто не расстраивается, не надувает губы, не кривит презрительную физиономию (лето в разгаре, а мяты нету). Они же не чай пить пришли. Когда вершишь историю, наличие мяты в чае приятно, но не обязательно.

Большинство присутствующих, собравшихся вершить историю, моложе меня лет на десять. Половина вообще еще студенты. Некоторым завтра сдавать экзамен, а они здесь, а не дома за конспектами. Где-то явно упадет успеваемость.

Но кому есть дело до успеваемости? Чтобы уложиться в график, им надо собирать почти по двести подписей в день. На третий день кампании этих психов, готовых работать на Соболь, уже больше дюжины. Но пока они собирают по шестьдесят. Впрочем, я говорю, что они обречены, не поэтому.

В помещении царит деятельное возбуждение. Идет раздача подписных листов и списков квартир. Инструктаж новичков. Распределение по парам. (Думали сначала ходить по одному, но после нескольких неприятных инцидентов решили, что парами лучше.)

Обсуждают хитрости властей, которые обложили выборы таким количеством запретов, что ни встать, ни сесть. Соболь намерена собирать подписи не только по квартирам, но и на агиткубе у Шаболовской, но печатать баннеры для куба и раздавать там листовки ей пока по закону не полагается.

– Нам это нельзя, – говорит мужчина в летах, один из немногих, кто тут старше меня. – А ЛДПР можно.

– Нет, что вы такое говорите, – возражает ему Соболь. – Закон для всех один.

То есть мужчина живет в реальной России, а Соболь в воображаемой. Но так, наверное, и полагается жить выпускнице юрфака, которая после получения диплома попала прямиком на работу в Фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального (с тех пор там работает). Соболь – кандидат из команды оппозиционера, и большинство ее волонтеров тоже. Актив Навального трудно переоценить.

– В выходные можно ходить не по два-три часа вечером, а весь день, хоть восемь часов, – мечтает молодой человек в футболке с Навальным и со стикером Навального на планшете.

– Люба, избирайся быстрее, по Москве невозможно передвигаться, – шутит, оправдываясь, опоздавший из-за вечерних пробок.

Как будто даже совершив невозможное и составив оппозиционное меньшинство в городском парламенте, можно решить проблему российской империи, в которой каждому второму подданному (гражданами их, конечно, не назовешь) очень надо в Москву – навсегда или хотя бы на выходные за ламинатом.

Народ разбирает планшеты, ручки, универсальные ключи от подъездов и покидает помещение. Нам с Соболь достается панельная многоэтажка через дорогу. Перед подъездом будущий парламентарий останавливается у припаркованной машины, чтобы проверить в отражении свой внешний вид.

Мне кажется, что для кандидата в депутаты Любовь Соболь выглядит прямо-таки роскошно. У нее ведь нет усов, пивного брюшка, двойного подбородка и заплывшего взгляда. Избирателям кажется наоборот.

Женщина с сумками, впустившая нас в подъезд (универсальные ключи не сработали), в ответ на обращение Соболь первым делом спрашивает, сколько ей лет. «Нет-нет-нет, – качает она головой, услышав роковую цифру двадцать шесть. – У меня дочке столько же».

Очевидно, на основании личного опыта ей абсолютно ясно, что в таком возрасте заниматься парламентской работой совершенно невозможно.

Но вообще, говорит Соболь, обычно ее внешний вид помогает – во всяком случае, собирать подписи. Но не в этот раз. Накануне за час она собрала восемь, а сегодня нам удается за это же время получить только одну – у седого дядьки в застиранной майке издательского дома «Бурда».

Соболь делится своими наблюдениями: чем хуже дом, чем облупленнее стены, страшнее двери и сильнее запах из подвала, тем больше там людей, которые спрашивают, где за Путина и стабильность расписаться. Или просто захлопывают дверь.

Я сначала хотел написать, что это же парадокс. Но потом подумал и не написал. Потому что нет тут никакого парадокса.

В таких домах рассказы Любы про то, как она научилась тыкать палкой в чиновников и заставлять их выполнять свою работу, не очень-то действуют – и не должны. Хотя у нее припасена эффектная история о том, как она боролась с грызунами в своем подъезде – после того как на мужа сверху упала крыса.

В этом подъезде крыс вроде нет, но двери не в лучшем виде, даже по меркам Москвы, и воняет порядочно. На площадке первого этажа даже висит самодельная табличка: «Запах Собянина, с которым он не хочет бороться уже третий год. Все как обычно».

«Нет. Это не для меня. В Мосгордуму я не верю», – заявляет мужчина, судя по лицу, обычно предпочитающий алкогольное забвение пребыванию в российской стабильности. Другой соглашается расписаться и даже пытается выдернуть у Соболь ручку, но, услышав о том, что надо показать паспорт, ретируется.

Женщина, которая могла бы составить им достойную компанию, вместо того чтобы расписаться, начинает учить нас, как нам делать нашу работу. Мол, надо повесить объявление и собрать жителей в актовом зале дома культуры. А не ходить по квартирам подписи собирать – так дела не делаются.

Кто-то, покряхтев за дверью, ковыляет обратно к телевизору, так и не открыв. Кто-то качает головой и мычит. Кто-то бурчит «я пас», даже не разобравшись, в чем суть дела. Перед нами мелькают треники, халаты, трусы, дырявые тапки...

– Это страна обречена, – говорю я.

– Посмотрим, – отвечает Соболь.

В следующем доме стены недавно покрашены, в подъезде стоят самокаты и коляски, на подоконниках цветы. Дело движется живее. Речовку Соболь: окончила МГУ с красным дипломом, работаю в общественной организации, есть опыт законодательной работы, вместе с «Архнадзором» защищаю Шуховскую башню, которую хотят разобрать, – ждет тут более радушный прием.

– А эта башня кому-то нужна? – удивляется женщина. – У нас вон балкон отваливается. Никому дела нет. Но флаг вам в руки. Я всегда за молодых.

Дело идет живее, когда мы объясняем, что подпись не обязывает голосовать, можно вообще на выборы не ходить, – она лишь дает человеку возможность поучаствовать в соревновании.

– Я вас в Твиттере читаю, – признается молодой парень. И, поставив подпись, добавляет: – Так победим.

Но так, конечно, никого не победишь, во всяком случае в России. Всегда можно признать подписи липовыми «на основании заключения графолога-эксперта» и не допустить оппозиционного кандидата. Или посчитать какую-нибудь подпись недействительной, потому что в паспорте написано «д.1 к.3», а в подписном листе «д. 1 корп.3». Именно под такими предлогами снимали неугодных кандидатов на предыдущих выборах.

Стратегия Соболь, явно вдохновленная ее боссом, сидящим под арестом, – сделать все возможное и невозможное, чтобы не дать власти повода. Чтобы бессилие и произвол власти в очередной раз стали всем очевидными.

Поэтому волонтеры сами переписывают паспортные данные подписантов. Но некоторые люди боятся показывать паспорт. У кого-то просто его нет с собой. Многие, кто хотел бы поддержать симпатичную барышню, не зарегистрированы, потому что арендуют. Да и погода неплохая. А кто в хорошую погоду будет сидеть дома?

– Нам нужен дождь. Ливень. Шквалистый ветер, – мечтательно говорит Соболь.

На улице мы сталкиваемся с волонтерами, которые направлялись в соседний дом и остановили на улице прохожую. Увидев Любовь, они машут планшетами.

– Где вы еще видели кандидата в депутаты, который сам подписи собирает? – говорит волонтер (усилия напрасны – у прохожей нет регистрации).

– Обычно если подписи нужны, власти их собирают по бюджетникам, – направляясь к следующему дому, говорит Соболь. – Просто не выдают зарплату, пока не распишутся. Но ходить по домам – это абсолютно нормально в демократической стране, – добавляет она таким тоном, как будто эта фраза имеет к нам какое-то отношение. – Я когда была в декрете, читала биографию Тэтчер. Она вот сама ходила. И я всем сказала: если ни один волонтер не придет, я все равно до последнего дня буду сама подписи собирать.

– Ты же осознаешь, что, в отличие от Англии, у нас все это лишено какого бы то ни было смысла? – задаю я вопрос, который меня мучает весь этот вечер, пока мы звоним в квартиры и прислушиваемся к звукам за дверьми, в очередной раз гадая, какое чудо сейчас явится нам из недр столичного жилого фонда.

Мне кажется, что сейчас Любовь Соболь ответит тем же тоном, каким она отвечала немолодому мужчине в кафе: «Что ты такое говоришь? Гражданская активность не может быть бессмысленной».

– Я не знаю, – вместо этого говорит она. – Просто я не готова сидеть сложа руки и ничего не делать. Меня многое у нас не устраивает, но я не хочу эмигрировать. Я в подмосковной электричке чувствую себя лучше, чем в австрийском шале... Знаешь, бывает иногда внутреннее ощущение, что ты делаешь что-то правильное. Сейчас оно у меня есть.

После трудных трех часов мы заканчиваем свой обход, собрав за это время одиннадцать подписей. Это неплохой результат, хотя и не выдающийся. Пока рекорд в этой кампании – семнадцать подписей, собранных одним волонтером за вечер. Худший результат – две. Вернее, ноль – волонтер собрал десяток подписей, но везде писал инициалы вместо имени-отчества, и запорол весь подписной лист.

Мы возвращаемся в «Мармелад», куда стекаются и остальные, чтобы сдать результат работы и обменяться впечатлениями. Кто-то встретил свидетеля Иеговы и сумел раскрутить на подпись, а кто-то натолкнулся на Петра Верзилова и тут же попал в его твиттер.

Алкаши, городские сумасшедшие, чиновники, бюджетники, студенты, многодетные семьи, молодые профессионалы, качки, одинокие старики – ходя по квартирам, сталкиваешься с избирателями лицом к лицу. Это тонизирует.

Соболь рассказывает, что в штабе обсуждали, не привлекать ли на сбор подписей народ за деньги. (Денег вообще-то нет, но вдруг бы нашлись.) Но сами волонтеры сказали, что деньги все испортят, – превратят занятие в работу, а такую адскую работу (встречаться с Россией лицом к лицу) ни за какие деньги выполнять не станешь.

Им хочется работать только за идею. То есть за так. Даже если идея эта совершенно утопическая.

– В Москве еще не было случая, чтобы самовыдвиженец смог собрать подписи и зарегистрироваться, – признает Соболь. – Мы будем первыми.

Расходятся они в одиннадцать, так и не успев обсудить все дела и договорившись продолжить уже в полночь по скайпу. Для обреченных эти люди на удивление деятельны.

Их старшие товарищи давно сдали поле боя. Одни киснут в Швейцарии или восторгаются разумным устройством жизни в Берлине. Другие сидят в очереди в израильском посольстве. Третьи в «Кофемании» обсуждают реализацию проекта ребрендинга какой-нибудь госкорпорации.

Сражение как будто проиграно. И таким, как я, кажется, что это уже судьба. К счастью для таких, как я, когда тебе двадцать и жизнь только начинается, в это просто невозможно поверить.

Эти люди не знают, что обречены. Поэтому, может, и победят.

http://bg.ru/society/my_obrecheny_posmo … rbu-21697/