Россия в 2020 году: какой сценарий будет выбран?

Александр Аузан
Декан экономического факультета МГУ

В ближайшие годы государство закачает в российскую экономику значительные ресурсы, к 2017–2018 году эти вложения дадут результаты. Но после 2018 года ресурс будет исчерпан – а значит, встанет вопрос о новом курсе и о новом типе договора между властью и обществом. Эта статья публикуется в рамках проекта РБК «Сценарии-2020», в котором известные экономисты и эксперты рисуют сценарии развития России в ближайшие годы

Сценарий для России на следующие пять лет уже во многом определился. У экономики останавливается «мотор», у нас нет реальных инвестиций для роста. От этой главной проблемы и приходится отталкиваться при выборе пути. А таких путей несколько. Либеральный – когда хороший инвестиционный климат привлекает частные деньги. Мобилизационный – когда при плохом инвестиционном климате вы вбрасываете государственные деньги и пытаетесь самостоятельно раскрутить экономику. Есть и третий – инерционный: расходуются резервы и предпринимаются шаги одновременно во все стороны. Эти полумеры минимально подпитывают экономику, но глобальных сдвигов не происходит.

В последние лет пять Россия шла по инерционному пути, чему способствовала высокая нефтяная рента. Сейчас, ввиду заметного ухудшения дел в экономике, вероятность подобного сценария снижается. Вероятность либерального сценария – с резким улучшением инвестиционного климата – также невелика. Работа по улучшению делового климата идет, но крайне медленно. При снятии определенных барьеров для бизнеса одновременно наращивается налоговое бремя. Вместо того чтобы поднимать собираемость налогов при сохранении или даже снижении ставок, было решено латать дыры в региональных бюджетах путем введения новых налогов.

При этом в катастрофические прогнозы снижения цен на нефть верится слабо. Сейчас нагнетаются панические настроения. Конец света в отдельно взятой стране – это вообще одна из любимых русских национальных сказок. Но падение цен на нефть – следствие не мирового антироссийского заговора, а общего ухудшения мировой экономической ситуации, замедления роста экономики Китая и конкуренции нефтепроизводящих держав с новыми  американскими  сланцевыми проектами. Эти вполне рыночные факторы уменьшают спрос и увеличивают предложение, цена падает.

Но если говорить о дальнейших перспективах, то есть факторы более глубокого порядка. Нефть за $50 для мировой экономики означает резкое ускорение Китая и Индии при торможении США, Европы и Японии. В принципе, в интересах развитых стран мира удерживать цену на нефть – например, путем накопления резервов, – на уровне, который бы ограничил конкурентоспособность новых индустриальных стран, а с другой стороны, позволял бы поддерживать разработки той же самой сланцевой нефти. Поэтому можно прогнозировать, что цены на нефть в скором времени вновь пойдут вверх. 

Рубль тоже не может рушиться беспредельно. Резкое падение доходов бюджетников и пенсионеров будет означать подрыв доверия  к существующей власти со стороны ее основного электората. И не надо забывать, что крупными участниками валютного рынка являются госкомпании, среди которых есть и экспортеры. Поэтому у власти существуют и другие существенные инструменты воздействия на курс рубля, помимо ключевой ставки и валютных интервенций (например, ручное управление госкомпаниями).

Предпринимательский климат могла бы улучшить либерализация экономики. Однако на деньги российских инвесторов надеяться не стоит. Единственный фактор, способный побудить их прийти в Россию из-за рубежа, – санкции и риски, связанные с офшорами. Но своих денег все равно мало для запуска серьезного инвестиционного процесса, а сравнительное ужесточение борьбы с офшорами на Западе – слабый стимул для того, чтобы частные инвестиции потекли рекой в Россию.

При этом санкции Запада в отношении России имеют шанс затянуться. Их продление зависит не только от того, что происходит в Донбассе и на дипломатических аренах, но и от соотношения групп интересов в санкционирующих и санкционируемых странах. «Игра в санкции» оказывается выигрышной для некоторых распределительных коалиций с обеих сторон, прежде всего тех, кто заинтересован в переделе рынков и госбюджетов. Это увеличивает шансы для мобилизационного сценария, выделения государственных денег на большие проекты –чаще всего большим государственным и окологосударственным компаниям.

Таким образом, наиболее вероятным для России на ближайшие пять лет оказывается мобилизационный сценарий. Можно ожидать крупных вложений в инфраструктуру (магистрали, порты, авиационные хабы, оптико-волоконные линии) – это хорошее антикризисное средство и хороший мультипликатор. К слову, строительство дорог всегда положительно сказывается на развитии бизнеса. И не стоит кивать на коррупцию: коррупция – это налог, который мы платим за плохое качество институтов. Пока мы живем с плохими институтами, мы его будем платить. Кроме того, государственные вложения – это своего рода магнит, который притягивает дополнительные инвестиции.

Наверняка в рамках мобилизационного сценария будут возникать и инновационные попытки в оборонном комплексе. Там еще сохраняется технологический уровень, позволяющий выдерживать конкуренцию на мировых рынках.

Рецессия накроет нас в 2015 году. Затем стартуют инфраструктурные проекты, которые должны будут дать видимые и в темпах строительства, и в статистике результаты где-то к 2017–2018 году – как раз когда в России должны будут состояться президентские выборы. Но сразу после 2018 года государственные инвестиционные ресурсы будут во многом исчерпаны. Тогда и встанет вопрос о смене курса.

Примерно к 2020 году мировая экономическая конъюнктура начнет заметно меняться. Сейчас глобальный рост замедлился, и в ближайшие годы не ускорится: глобализация потребовала очень жесткой и тонкой координации мирового рынка, а она оказалась невозможной. Реакцией на это становится регионализация и ослабление международных механизмов взаимовлияния. Исследования показывают при этом, что к 2020-м годам главным дефицитным фактором мирового развития окончательно станут не природные ресурсы (которые у России есть), а человеческий капитал, который мы не можем удержать и воспроизводить с нужной скоростью. Именно поэтому 2020-е годы будут переломными и для России.

Может ли Россия жить без нефти? Стоит напомнить, что Россия, кроме нефти и газа, производит еще одно благо мирового значения – мозги. Несмотря на неудачные реформы в сфере образования, репрессии и кризисы, нашей стране удается рождать одно за другим поколение талантливых людей. Это во многом вопрос культуры и ее воспроизводства. Правда, пока мы ничего не получаем за экспорт умных людей. Академик Револьд Энтов как-то оценил доходы от одной только идеи телевидения, вывезенной Зворыкиным за пределы нашей родины, примерно в 20 российских ВВП. Сергея Брина тоже вполне можно оценить в 5-7 наших ВВП – может, даже больше. Чтобы не терять мозги и доходы, нам надо серьезно перестраивать все модели и общественные институты. Пока развилка выглядит так: либо мы сырьевая страна, либо умная.

Есть профессии, где у России действительно хорошие шансы на лидерские позиции. Мы изучали этот вопрос (в исследовании ИНП «Общественный договор») на основе сравнения эмигрантской статистики по основным трудовым рынкам – США, Израиль и Германия, – куда уезжают наши соотечественники. Видно, что математика, физика, IT – это сферы, где у нас по-прежнему сильные выпускники. Есть сферы, где позиции слабее, но присутствие эмигрантов из России там все равно ощутимо: спорт, медиа, искусство, медицина, биология. То есть и реальная ситуация с российским образованием не так ужасна, как кажется, если мерить ее экономическими результатами.

Есть у нас и особенности организации труда и производства, которые тоже можно задействовать для такой трансформации экономики. Это, например, способность аврально производить выдающиеся результаты, добиваться внезапных прорывов. Штучное производство, вроде водородной бомбы, космического корабля или гидротурбины, России всегда лучше удавалось, чем массовое производство холодильников и автомобилей. Теоретически, с учетом этих особенностей, можно было бы строить промышленную политику и вписываться в мировые ниши, связанные с уникальными продуктами и опытными сериями.

Тем не менее выстраивать экономику, основанную на человеческом капитале, – это для России очень далекая перспектива, такие сдвиги займут десятилетия. На этом пути два вида барьеров: формальные институты и неформальные. Законодательство изменить не так уж трудно. Но законодательство не приживется в силу культурных препятствий и поведенческих стереотипов: склонности наших соотечественников избегать неопределенности, конфликтного индивидуализма, ощущения невозможности повлиять на власть, отсутствия навыков кооперации с другими людьми. Только на то, чтобы такие паттерны изжить, нужно потратить как минимум 10–15 лет целенаправленной образовательной  и культурной политики.

Можно ли начинать такие сдвиги в условиях мобилизационных проектов – большой вопрос. Скорее, нет. Особенно учитывая, что в 2014 году в России фактически возник новый общественный договор, увязывающий ощущение жизни в великой державе с готовностью общества к экономическим и социальным ограничениям. При таком общественном договоре инновационный процесс возможен, но идти он будет скорее по советскому образцу, когда уровень развития оборонного комплекса будет сильно оторван от гражданской промышленности. Хотя такая стратегия и даст текущие положительные результаты для экономики, она достаточно быстро натолкнется на ограничения в качестве человеческого капитала. Очень трудно совершать технологические прорывы без высококвалифицированных кадров, а нынешняя структура экономики не позволяет  производить их в достаточном количестве и сохранять. Это будет подталкивать к новой модели общественного договора – но сам вопрос этот встанет не ранее чем через четыре-пять лет.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

http://daily.rbc.ru/opinions/economics/ … 8ed3c52da9

Александр Аузан, профессор, заведующий кафедрой прикладной институциональной экономики, декан экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

«Делайте добро из зла»

Великая хартия вольностей с точки зрения институционального экономиста

«Подписание Великой хартии вольностей королем Джоном» глазами британского карикатуриста XIX века Джона Лича, 1875 год

Как формируются правила, по которым живет общество? Многие думают, что эти правила возникают благодаря мудрым законодателям, которые желают блага государству и пытаются наилучшим образом устроить жизнь. На самом деле все не так. Я хочу напомнить знаменитую фразу Роберта Пенна Уоррена (поэт, писатель, автор романа «Вся королевская рать». — NT), которую в нашей отечественной литературе повторили потом братья Стругацкие: «Делайте добро из зла, потому что больше его делать не из чего».

Откуда возникли принципы Великой хартии вольностей, которые не потеряли своей актуальности до сих пор? Сумасшедший король грабил и вешал баронов, которые тоже явно не были ангелами. Эти грубые и безграмотные бароны, объединившись между собой, решили защититься от королевского произвола при помощи некого соглашения. Слава богу, был грамотный архиепископ Кентерберийский, который им в этом помог. Мало похоже на историю о благих реформаторах и мудрых законодателях. Великая хартия вольностей, как и все в этом мире, возникала из крови и грязи жизни. Но в этой крови и грязи зародился росток нового, очень эффективного свода правил. В чем же его эффективность?

Существует загадка, почему 25 стран мира необычайно успешны, а остальные 175 или больше не отличаются столь значительными результатами в экономике. Чтобы разгадать эту загадку, трое западных ученых — нобелевский лауреат по экономике Дуглас Норт, историк Джон Уоллис и известный политолог Барри Вайнгаст — несколько лет назад провели подробнейшее историко-экономическое и политическое исследование, в результате чего вышла книга «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества» (М.: Изд-во Института Гайдара, 2011 год).

Опираясь на примеры трех успешных стран — Англии, Франции и США, — авторы формулируют три правила, соблюдение которых приводит страны к успеху.

Первое: в успешных странах законы принимаются элитой для себя, а потом распространяются на других (примером этого и является Хартия вольностей), в то время как в неуспешных государствах законы пишутся для других, а для себя элита делает исключение.

Второе правило: в успешных странах создаваемые организации не персонализированы, а в неуспешных они создаются под конкретного человека, болеют и умирают вместе с ним.

И наконец, третье: в успешных странах средства насилия контролируются коллективно, а в неуспешных элиты делят между собой контроль над средствами насилия по принципу «тебе — военно-воздушные силы, а мне — тайная полиция». Это три так называемых граничных правила открытого социального порядка.

Теперь вернемся к Великой хартии вольностей. Правила, которые были созданы баронами для себя — например, принцип, согласно которому никто не может быть осужден иначе, как судом равных себе, — через несколько веков стали правилами для более широкого круга англичанин, а потом — для еще более широкого круга. Законы постепенно стали распространяться не только на их создателей, но и на других членов общества, и это обеспечило Англии колоссальный экономический подъем в ходе исторической конкуренции с Испанией.

Критически важной точкой этого подъема стала так называемая Славная революция (1688 год), приведшая не только к смене династии, но и к подписанию королем Вильгельмом III Оранским «Билля о правах», который значительно расширил полномочия английского парламента. Так было утверждено правило, согласно которому налоги принимаются самими налогоплательщиками в парламенте. Раз люди принимают законы для себя, значит, они не только могут контролировать расходы правительства, но и не дадут ему больше, чем считают правильным дать, в том числе и в долг. В результате получил невероятное развитие институт государственного долга, который, в свою очередь, дал исполнительной власти мощные инструменты влияния на экономику страны. Так ограничения, наложенные на правительство налогоплательщиками, в результате усилили тех, кого налогоплательщики наняли распределять бюджет.

Великая хартия интересна для институционального экономиста еще и потому, что это редкий пример возникновения социального контракта в явном виде. Обычно социальный контракт — это не документ, а «обмен ожиданиями» между обществом и властью, который начинается с пакта элит по поводу основных правил собственности и свободы. Иногда это бывает проект конституции, а иногда конвенция, подписанная узкой группой, как было в случае с Великой хартией вольностей.

Любопытно, что Испания, в Средние века проигравшая конкуренцию Англии, в XX веке вынуждена была принять нечто весьма похожее на Великую хартию вольностей — так называемый Пакт Монклоа 1977 года, который был ничем иным, как договором элит постфранкистской Испании. В октябре 1977 года по просьбе короля Хуана Карлоса I в правительственной резиденции Монклоа собрались представители самых разных партий — от коммунистов до франкистов, — чтобы договориться между собой о правилах реформирования страны. И они договорились. Однако мало договориться — нужен гарант, обеспечивающий надежность взаимных обязательств: ведь правила могут быть записаны и оформлены на бумаге — например, в каком-нибудь юридическом кодексе, но при этом не действовать. Поэтому должен быть разработан механизм, гарантирующий соблюдение договоренностей. В случае с Великой хартией вольностей таким гарантом был архиепископ Кентерберийский, в случае с Пактом Монклоа — им стал король Испании, то есть моральный авторитет (а не власть), которого таковым признают все стороны соглашения.

Фото: shutterstock

http://www.newtimes.ru/articles/detail/99039/

Россия в 2020 году: какой сценарий будет выбран?

Александр Аузан
Декан экономического факультета МГУ

В ближайшие годы государство закачает в российскую экономику значительные ресурсы, к 2017–2018 году эти вложения дадут результаты. Но после 2018 года ресурс будет исчерпан – а значит, встанет вопрос о новом курсе и о новом типе договора между властью и обществом. Эта статья публикуется в рамках проекта РБК «Сценарии-2020», в котором известные экономисты и эксперты рисуют сценарии развития России в ближайшие годы

Сценарий для России на следующие пять лет уже во многом определился. У экономики останавливается «мотор», у нас нет реальных инвестиций для роста. От этой главной проблемы и приходится отталкиваться при выборе пути. А таких путей несколько. Либеральный – когда хороший инвестиционный климат привлекает частные деньги. Мобилизационный – когда при плохом инвестиционном климате вы вбрасываете государственные деньги и пытаетесь самостоятельно раскрутить экономику. Есть и третий – инерционный: расходуются резервы и предпринимаются шаги одновременно во все стороны. Эти полумеры минимально подпитывают экономику, но глобальных сдвигов не происходит.

В последние лет пять Россия шла по инерционному пути, чему способствовала высокая нефтяная рента. Сейчас, ввиду заметного ухудшения дел в экономике, вероятность подобного сценария снижается. Вероятность либерального сценария – с резким улучшением инвестиционного климата – также невелика. Работа по улучшению делового климата идет, но крайне медленно. При снятии определенных барьеров для бизнеса одновременно наращивается налоговое бремя. Вместо того чтобы поднимать собираемость налогов при сохранении или даже снижении ставок, было решено латать дыры в региональных бюджетах путем введения новых налогов.

При этом в катастрофические прогнозы снижения цен на нефть верится слабо. Сейчас нагнетаются панические настроения. Конец света в отдельно взятой стране – это вообще одна из любимых русских национальных сказок. Но падение цен на нефть – следствие не мирового антироссийского заговора, а общего ухудшения мировой экономической ситуации, замедления роста экономики Китая и конкуренции нефтепроизводящих держав с новыми  американскими  сланцевыми проектами. Эти вполне рыночные факторы уменьшают спрос и увеличивают предложение, цена падает.

Но если говорить о дальнейших перспективах, то есть факторы более глубокого порядка. Нефть за $50 для мировой экономики означает резкое ускорение Китая и Индии при торможении США, Европы и Японии. В принципе, в интересах развитых стран мира удерживать цену на нефть – например, путем накопления резервов, – на уровне, который бы ограничил конкурентоспособность новых индустриальных стран, а с другой стороны, позволял бы поддерживать разработки той же самой сланцевой нефти. Поэтому можно прогнозировать, что цены на нефть в скором времени вновь пойдут вверх. 

Рубль тоже не может рушиться беспредельно. Резкое падение доходов бюджетников и пенсионеров будет означать подрыв доверия  к существующей власти со стороны ее основного электората. И не надо забывать, что крупными участниками валютного рынка являются госкомпании, среди которых есть и экспортеры. Поэтому у власти существуют и другие существенные инструменты воздействия на курс рубля, помимо ключевой ставки и валютных интервенций (например, ручное управление госкомпаниями).

Предпринимательский климат могла бы улучшить либерализация экономики. Однако на деньги российских инвесторов надеяться не стоит. Единственный фактор, способный побудить их прийти в Россию из-за рубежа, – санкции и риски, связанные с офшорами. Но своих денег все равно мало для запуска серьезного инвестиционного процесса, а сравнительное ужесточение борьбы с офшорами на Западе – слабый стимул для того, чтобы частные инвестиции потекли рекой в Россию.

При этом санкции Запада в отношении России имеют шанс затянуться. Их продление зависит не только от того, что происходит в Донбассе и на дипломатических аренах, но и от соотношения групп интересов в санкционирующих и санкционируемых странах. «Игра в санкции» оказывается выигрышной для некоторых распределительных коалиций с обеих сторон, прежде всего тех, кто заинтересован в переделе рынков и госбюджетов. Это увеличивает шансы для мобилизационного сценария, выделения государственных денег на большие проекты –чаще всего большим государственным и окологосударственным компаниям.

Таким образом, наиболее вероятным для России на ближайшие пять лет оказывается мобилизационный сценарий. Можно ожидать крупных вложений в инфраструктуру (магистрали, порты, авиационные хабы, оптико-волоконные линии) – это хорошее антикризисное средство и хороший мультипликатор. К слову, строительство дорог всегда положительно сказывается на развитии бизнеса. И не стоит кивать на коррупцию: коррупция – это налог, который мы платим за плохое качество институтов. Пока мы живем с плохими институтами, мы его будем платить. Кроме того, государственные вложения – это своего рода магнит, который притягивает дополнительные инвестиции.

Наверняка в рамках мобилизационного сценария будут возникать и инновационные попытки в оборонном комплексе. Там еще сохраняется технологический уровень, позволяющий выдерживать конкуренцию на мировых рынках.

Рецессия накроет нас в 2015 году. Затем стартуют инфраструктурные проекты, которые должны будут дать видимые и в темпах строительства, и в статистике результаты где-то к 2017–2018 году – как раз когда в России должны будут состояться президентские выборы. Но сразу после 2018 года государственные инвестиционные ресурсы будут во многом исчерпаны. Тогда и встанет вопрос о смене курса.

Примерно к 2020 году мировая экономическая конъюнктура начнет заметно меняться. Сейчас глобальный рост замедлился, и в ближайшие годы не ускорится: глобализация потребовала очень жесткой и тонкой координации мирового рынка, а она оказалась невозможной. Реакцией на это становится регионализация и ослабление международных механизмов взаимовлияния. Исследования показывают при этом, что к 2020-м годам главным дефицитным фактором мирового развития окончательно станут не природные ресурсы (которые у России есть), а человеческий капитал, который мы не можем удержать и воспроизводить с нужной скоростью. Именно поэтому 2020-е годы будут переломными и для России.

Может ли Россия жить без нефти? Стоит напомнить, что Россия, кроме нефти и газа, производит еще одно благо мирового значения – мозги. Несмотря на неудачные реформы в сфере образования, репрессии и кризисы, нашей стране удается рождать одно за другим поколение талантливых людей. Это во многом вопрос культуры и ее воспроизводства. Правда, пока мы ничего не получаем за экспорт умных людей. Академик Револьд Энтов как-то оценил доходы от одной только идеи телевидения, вывезенной Зворыкиным за пределы нашей родины, примерно в 20 российских ВВП. Сергея Брина тоже вполне можно оценить в 5-7 наших ВВП – может, даже больше. Чтобы не терять мозги и доходы, нам надо серьезно перестраивать все модели и общественные институты. Пока развилка выглядит так: либо мы сырьевая страна, либо умная.

Есть профессии, где у России действительно хорошие шансы на лидерские позиции. Мы изучали этот вопрос (в исследовании ИНП «Общественный договор») на основе сравнения эмигрантской статистики по основным трудовым рынкам – США, Израиль и Германия, – куда уезжают наши соотечественники. Видно, что математика, физика, IT – это сферы, где у нас по-прежнему сильные выпускники. Есть сферы, где позиции слабее, но присутствие эмигрантов из России там все равно ощутимо: спорт, медиа, искусство, медицина, биология. То есть и реальная ситуация с российским образованием не так ужасна, как кажется, если мерить ее экономическими результатами.

Есть у нас и особенности организации труда и производства, которые тоже можно задействовать для такой трансформации экономики. Это, например, способность аврально производить выдающиеся результаты, добиваться внезапных прорывов. Штучное производство, вроде водородной бомбы, космического корабля или гидротурбины, России всегда лучше удавалось, чем массовое производство холодильников и автомобилей. Теоретически, с учетом этих особенностей, можно было бы строить промышленную политику и вписываться в мировые ниши, связанные с уникальными продуктами и опытными сериями.

Тем не менее выстраивать экономику, основанную на человеческом капитале, – это для России очень далекая перспектива, такие сдвиги займут десятилетия. На этом пути два вида барьеров: формальные институты и неформальные. Законодательство изменить не так уж трудно. Но законодательство не приживется в силу культурных препятствий и поведенческих стереотипов: склонности наших соотечественников избегать неопределенности, конфликтного индивидуализма, ощущения невозможности повлиять на власть, отсутствия навыков кооперации с другими людьми. Только на то, чтобы такие паттерны изжить, нужно потратить как минимум 10–15 лет целенаправленной образовательной  и культурной политики.

Можно ли начинать такие сдвиги в условиях мобилизационных проектов – большой вопрос. Скорее, нет. Особенно учитывая, что в 2014 году в России фактически возник новый общественный договор, увязывающий ощущение жизни в великой державе с готовностью общества к экономическим и социальным ограничениям. При таком общественном договоре инновационный процесс возможен, но идти он будет скорее по советскому образцу, когда уровень развития оборонного комплекса будет сильно оторван от гражданской промышленности. Хотя такая стратегия и даст текущие положительные результаты для экономики, она достаточно быстро натолкнется на ограничения в качестве человеческого капитала. Очень трудно совершать технологические прорывы без высококвалифицированных кадров, а нынешняя структура экономики не позволяет  производить их в достаточном количестве и сохранять. Это будет подталкивать к новой модели общественного договора – но сам вопрос этот встанет не ранее чем через четыре-пять лет.

http://daily.rbc.ru/opinions/economics/ … 8ed3c52da9

Мифы о России: есть ли у страны собственные средства на развитие?

Александр Аузан
Декан экономического факультета МГУ

Свои деньги на развитие в России есть. Проблема — как их использовать так, чтобы они не испарились моментально, не исчезли в офшорах, не ушли в валюту или не спрятались в кубышку под кроватью

В новом цикле статей для РБК декан экономического факультета МГУ Александр Аузан обсуждает самые распространенные мифы о российской и глобальной экономике и выясняет, что в этих мифах правда, а что — нет.

По расчетам Центра исследования экономической политики экономического факультета МГУ, нам нужно примерно 15 трлн руб. в год, чтобы восстановить докризисный уровень инвестиций. У российского частного бизнеса объем годовых прибылей — примерно 14 трлн руб. Хорошая цифра. Но, во-первых, не все это в ликвидной форме, во-вторых, непонятно, будет ли бизнес эту прибыль инвестировать. Деньги бизнеса можно попытаться привлечь структурными реформами и созданием привлекательного инвестиционного климата, о чем и думает правительство.

Но привлекательный инвестиционный климат не означает, что к вам сразу все побегут. Если дверь в комнате закрыта, то климат может быть сколько угодно хорошим, только все равно никто не может войти. Сейчас эта дверь — санкции. На восточные рынки особенно полагаться не стоит: у них другая емкость, очень жесткая структура и много лет требуется на извлечение этого ресурса, а европейские деньги перекрыты. Свои же деньги бизнес не отдаст: слишком велики политические риски, и угроза военных столкновений может в любой момент разрушить стабильность. Конечно, если не получается привлечь, можно изъять, как это было с «Башнефтью». Не хотите делиться прибылью, делитесь активами. Но это чревато большими неприятностями в будущем.

В руках правительства — 8 трлн руб. Это крайне мало, но можно попытаться вбросить эти деньги в экономику. Однако тогда велик риск, что они превратятся в валюту и уйдут из страны. Тогда надо вводить валютные ограничения. А вводить их означает, что к вам точно никто не придет еще долгое время.

Можно вручную выстраивать инвестиционные проекты — создавать закрытые акционерные общества под инфраструктурные проекты с государственной капитализацией и выпуском облигаций. Их бы мог покупать частный бизнес и, может быть, даже население — они все-таки вещь ликвидная, к тому же государственные гарантии. Но без доверия к регулятору это невозможно.

И в разной форме 27 трлн руб. находится в руках населения. Опять же, не все в ликвидной форме: что-то в депозитариях, ячейках и на счетах. Но это очень хорошие деньги. Только население у нас инвестициями не занимается. Два раза позанимались — и два раза прогорели. Первый раз играли с пирамидами 1993–1995 годов, второй — с народными IPO в начале 2000-х. Поэтому мы сталкиваемся с неразрешимым противоречием между населением и теми, кто хотел бы превратить эти деньги населения в инвестиции. Неслучайна поговорка инвестбанкиров, что инвестиция — это неудачно закончившаяся спекуляция. Хотели продать, но не вышло — будем считать себя инвесторами.

Получается, деньги в России есть. Проблема — как их использовать так, чтобы они не испарились моментально, не исчезли в офшорах, не ушли в валюту или не спрятались в кубышку под кроватью. Вопрос здесь прежде всего в уровне доверия к власти. При наличии доверия можно реализовать самые разные схемы, чтобы денег хватало для поддержания нормального уровня развития экономики. Тогда мы дотянем не только до конъюнктурных улучшений, а можем выйти и на варианты перехода от сырьевой ренты к экономике, основанной на человеческом капитале.

http://daily.rbc.ru/opinions/economics/ … 5e7bde54e1